взмахнув на прощание рукой и не дожидаясь ответного жеста от водоплавающего джентльмена, она поправила свой монокль, бросила надменный взгляд на собравшуюся толпу и, не торопясь, удалилась со сцены.
Пять собачек, три горничные и французское дитя были размещены в самом большом номере отеля «Ритц», и Сиротка лениво погрузилась в горячую ванну, благоухавшую травами, где и провела почти час. После этого она приняла важных посетителей – массажиста, маникюршу и, наконец, парикмахера из Парижа, подравнявшего ее волосы до длины, подобающей парижскому арестанту. В четыре часа прибыл Джон Честнут и обнаружил, что в холле уже толпится полдюжины адвокатов и банкиров, ответственных за управление финансовыми активами Мартин-Джонсов. Они толпились там с половины второго и к этому времени уже находились в состоянии заметного беспокойства.
После того как одна из горничных подвергла его тщательному осмотру – возможно, чтобы убедиться, что он уже полностью высох, – Джона немедленно провели туда, где находилась мадемуазель. Мадемуазель находилась в спальне и полулежала на шезлонге среди двух дюжин шелковых подушек, прибывших вместе с ней из-за океана. Джон вошел в комнату, держась слегка натянуто, и поприветствовал ее церемонным поклоном.
– Выглядишь получше, – сказала она, поднявшись с подушек и внимательно его оглядев. – У тебя даже румянец появился!
Он холодно поблагодарил ее за комплимент.
– Тебе надо плавать каждое утро. – А затем, как бы между делом, добавила: – Пожалуй, завтра уеду обратно в Париж!
У Джона Честнута отвисла челюсть.
– Я же тебе писала, что в любом случае собираюсь провести тут не больше недели, – добавила она.
– Но, Сиротка…
– А что мне здесь делать? В Нью-Йорке ведь нет ни одного по-настоящему интересного человека.
– Но послушай, Сиротка, дай мне шанс! Останься хотя бы дней на десять, узнаешь меня получше, а?
– Узнаю – тебя? – Ее тон подразумевал, что он был для нее давно прочитанной книгой. – Мне нужен человек, способный на красивый жест!
– Ты что, желаешь, чтобы я выражал себя исключительно пантомимой?
Сиротка испустила недовольный вздох.
– Я хочу сказать, что у тебя нет никакой фантазии, – терпеливо объяснила она. – У американцев полностью отсутствует воображение! Париж – вот единственный крупный город, где цивилизованная женщина может дышать свободно.
– Ты больше ничего ко мне не чувствуешь?
– Если бы это было так, я вряд ли стала бы пересекать океан, чтобы с тобой увидеться. Но едва я увидела на корабле американца, как тут же поняла, что не смогла бы за такого выйти замуж. Я просто возненавижу тебя, Джон, и единственным итогом этой истории станет твое разбитое сердце, а удовольствие от всего этого получу только я.
Она стала зарываться в подушки и в конце концов практически в них утонула.
– Потеряла монокль, – пояснила она.
После тщетных поисков в шелковых глубинах обнаружилось, что прозрачное