неписаными, но весьма эффективными нормами, является имянаречение, выбор имени. Если посмотреть на жизнь разных европейских дворов в эпоху, условно говоря, с IX по начало XIII в., мы можем выделить некий набор параметров, по которым в принципе могут даваться имена представителям правящего рода, и посмотреть, какие из этих параметров актуальны для каждой отдельно взятой династии, причем здесь очень легко убедиться, что некоторые из них как бы сцеплены, связаны между собой. Сами эти структурные связки весьма интересны как для создания целостного династического портрета, будь то правители Франции, Венгрии, Польши, Руси или Скандинавии, так и для реконструкции определенных правовых отношений, выстраиваемых с помощью имен собственных. Более того, взяв за отправную точку рассмотрение каждой династической традиции как уникального и в определенном смысле замкнутого в себе целого, мы, опираясь на функционирование механизма имянаречения, можем на очередном этапе исследования изучить и взаимодействие, взаимопроникновение этих традиций, иной раз выходящее за пределы христианского мира Европы.
Итак, самыми значимыми, самыми системными, определяющими все прочие параметры, являются, пожалуй, следующие два: может ли новый член династии получить имя своего живого отца или деда и могут ли династические имена в массовом порядке жить за пределами династии? В самом деле, во всех европейских правящих родах эпохи Средневековья при нормальном течении событий новорожденные с наибольшей вероятностью получали имена своих предков. Но вот можно ли было использовать имена живых родичей или – в соответствии с некими реликтами архаических представлений о своеобразной реинкарнации предка в потомке – только предка умершего?[66]
В интересующее нас время славянские династии Центральной Европы, например, не знали запрета на повтор имени живого отца, так что в роду Пястов или у Пржемысловичей могут фигурировать подряд два Мешко или два Болеслава, отец и сын[67].
В Скандинавии же очень долго такое имянаречение могло означать только одно – что сын является постумом, т. е. появился на свет непосредственно после гибели или внезапной кончины своего отца. Соответственно имя ему выбирал уже не отец, а другие члены рода. Точно так же обстояло дело и на Руси, более того, русские князья придерживались этого принципа дольше и последовательнее, чем их северные соседи: подобно тому, как конунг по имени Харальд или Хакон не мог назвать Харальдом или Хаконом своего сына, у Рюриковичей князь по имени Святослав или Владимир не мог наречь собственного отпрыска своим династическим именем.
В Скандинавии некоторый ономастический сдвиг приходится на XII в. и касается в основном Дании – во второй половине столетия могущественный датский конунг Вальдемар Великий называет Вальдемаром одного из своих законных сыновей. Вообще говоря, Дания из всех Скандинавских стран демонстрирует в этом отношении наибольшее число отклонений[68], в Норвегии же, как и на Руси, вплоть до XIII в. сыновья государей