из пакета припасы. На развернутой газетке появились начатый кирпич черного хлеба, куриная нога, кусок колбасы, пластиковая бутылка с водой, несколько соленых огурцов.
– Сейчас Африку тоже заделаем, – с усмешкой пробурчал Харя и бережно достал из пакета аптечный пузырек с надписью «Настойка боярышника». – Классная вещь для настроения, только горло сушит. А мы Сахару водичкой зальем.
Он нетерпеливо зубами сорвал пробку с пузырька, сделал глоток, потом прильнул к бутылке с водой, несколько раз глотнул, отдышался и протянул пузырек соседке.
– Сразу не глотай, а набери воды.
Несколько минут они молча жевали. С улицы доносился шум пролетающих машин, свет от фар проникал в щели между металлическими ставнями и причудливо выхватывал из тьмы пестрые обложки журналов. Некоторые машины медленно заворачивали на стоянку у подъезда «Африки», из них выходили нарядные мужчины и женщины и исчезали в дверях заведения.
Одна компания оказалась особенно шумной. Мужчины весело перебранивались у машин, молодые разряженные девицы заливисто хохотали, тревожа звонкими голосами тьму парка и притихших за углами зданий дворов.
Харя приник к щели, рассматривая веселую публику, потом хмыкнул:
– Чудилы, чего горло драть? У меня все это уже было.
Он откинулся на стенку, и в этот момент снаружи послышались ломкие голоса подростков. Харя насторожился.
– Давай баллон, а ты маркером тэг ставь, – донеслось тише, тут же зашипел баллончик, послышалось напряженное сопение. Через минуту возня прекратилась, послышалось: – Линяем, – затем довольные смешки и шорох удаляющихся шагов.
– Пацаны развлекаются, – проговорил Харя.
– Чей-то они? – удивленно спросила Васька, на ее разомлевшем от тепла широком и красном лице все просторнее растягивалась улыбка.
– Граффити. Мы с тобой в пионеры ходили, а они по улицам шастают, с вечностью борются. Быть или не быть? Вот в чем вопрос. Один братан интересовался. Вот ты когда, дура, жила? Когда дитем в своей деревне у речки гусей пасла или в вонючей Москве сейчас когда вшей кормишь?
Лицо Васьки помрачнело, она долго морщила лоб, потом выпалила:
– В Москве.
– Ну и дура. Там ты человеком была, природы вершина. Детей бы воспитывала, учила, муж-пьяница бил бы тебя. А тут ты – грязь, вошь асфальтовая, каждая сволочь тобой подотрется.
– А сам-то?
– Я другое дело. Мне понять надо было: зачем это все? Пока как все пахал, бабки сколачивал, не до того было. Теперь другой случай – голова свободна, мыслей навалом. В городе это можно, на его помойке для меня и тепла хватит, и харчей. В вашей деревне я с голоду да холоду давно ноги протянул бы.
– Да нет моей деревни, – плаксиво проговорила Васька. – Папка-мамка померли, давно и вся деревня так сгинула, бурьяном заросла.
– Значит, негде человеком стать, – заключил Харя. Он принялся вспоминать, как в конце восьмидесятых