местности.
Рельеф чувств определяет течение воли, хотя не обязательно обеспечивает её цельность, полноту и определённое направление. Поток воли может и закрутиться водоворотом, и расщепиться на множество ручейков, и застояться тусклым болотом. Наконец, он может просто оскудеть, пересохнуть. Благо тому, кто знает свои источники и не даёт им иссякнуть.
Для устремлений отдельных чувств замечательно подходит слово «наклонности». Оно создаёт точный образ покатости, способствующей движению воли в определённую сторону, но не диктующей однозначного поведения, потому что не обязательно катиться под гору – можно удержаться, можно даже карабкаться вверх, только это требует усиленного противодействия остального сознания.
«Воля – это стремление к счастью.
Я хочу – значит: я хочу быть счастливым. Подавление человеческого стремления к счастью – значит подавление и воли человека».
Социальные инстинкты, побуждающие человека к внеэгоистическому поведению – альтруизм, патриотизм и пр., – это такие же чувства, как и те, что направлены на достижение чисто индивидуальных целей. Они равноправные граждане государства чувств, так что эгоистичность является отнюдь не обязательным оттенком представления человека о своём счастье.
По-видимому, хотя бы зародыши социальных чувств существуют в сознании каждого человека. Их кажущееся отсутствие или недостаточность свидетельствуют только о неумении или нежелании разглядеть в себе эти чувства, оценить их по достоинству.
Наше поведение иногда не столько выражает чувства – то есть намеренно или невольно обнаруживает их перед окружающими, – сколько примеряет собственные переживания перед зеркалоподобным людским восприятием. Мы копаемся в своём сознании, как в гардеробе, вытаскивая на свет божий то одно, то другое внешнее состояние, скроенное каким-нибудь чувством, – может, не очень значительным, но достаточно искусным, чтобы вызвать человеческое одобрение. Тщеславие опасно тем, что придаёт излишнее значение этим нарядам и готово предоставить удачливому чувству-портному власть, не соответствующую его способностям к управлению.
Прирождённым правителем государства чувств является чувство призвания. От страстей-самозванцев, часто стремящихся подделаться под него, это чувство отличается спокойной уверенностью в своих правах, в своей власти: может быть и не всеохватной, но неуклонно возрастающей власти над сознанием.
«Страсти жестоко снисходительны к самим себе» (Гельвеций). Эта снисходительность неизбежна и не заслуживает упрёка в пределах каждого отдельного чувства. Но с точки зрения сосуществования с остальными чувствами такой эгоизм может стать действительно жестоким, причиняя вред и другим «страстям», и всему сознанию в целом, и в конечном итоге – самому эго.
«Не просчитывайся в расчёте, помни сумму, помни, что она больше своей части, то есть что