минуте пробуждения камешек, брошенный в ледяную шугу, камнем уходил на дно, а рыхлые твердые скопления на черной воде, восстанавливали тесноту и неподвижность…
Впрочем, он помнил, что ему в последние годы снился не только Крым, но и Москва и Петербург. Москва снилась огромным, огромным по длине своей и величине антрацитно-черных зданий обок, но при этом узким… и все равно огромным проспектом. А потом, с этого проспекта он попадал в какие-то каменные розовые терема, дерзкое и ироничное сознание сна с улыбкой шептало ему: «Это ГУМ!». А Петербург снился широчайшим, с рядами невысоких молодых кудрявых дубков и молоденьких же берез, солнечным, с проблеском голубой реки рядом бульваром. С другой стороны, там, где не блестела полоска голубой с искорками воды, стояли какие-то пряничные невысокие дома с крутыми колпаками крыш и ажурными – все в красных цветах, балконами…
Он никогда не был ни в Крыму, ни в Москве, ни в Петербурге.
Он жил в странном городе, странно взявшем себе имя казака и предпринимателя с авантюристской и в то же время с державной жилкой (такое бывало когда-то!) Ерофея Хабарова, который никогда в этом месте, где широкий, всегда спокойный, даже разлившись как море, Амур сливается с рекой поуже, но такой же величавой и тихой – Уссури, не был. Он жил в Первом микрорайоне – первом из микрорайонов всех сибирских городов, каждый из которых заимел в теплую социалистическую эпоху свой Первый микрорайон – до сего дня маленький, самодовольный и самобытный квадрат насестов-хрущевок, на сегодня густо заросший: летом – тенью, зимой – льдом, всегда – высокими деревьями и облупившимся пяти-шестислойным асфальтом тротуаров, плутавшими между этих серых коробок.
Ему было уже пятьдесят шесть лет. Странно, но он чем дальше, тем меньше ощущал такие солидные годы, чем дальше, тем больше ловил себя на том, что впереди ему отрывается что-то большое и почти бесконечное. Как неторопливому Амуру – Тихий океан. Причем сливающийся с небом. Космосом?
Нет-нет, он не впадал в детство. Мало того, чем дальше, тем хуже он помнил свои детские годы, мало того, когда вспоминал какие-то эпизоды, казалось, ему вспоминаются сны о другом человеке, почему-то, чьей-то прихотью переселенные в его уютный домик самобытия. А поскольку – шуткуя, прихотью, то ненадолго. Вот забежал соседский мальчишка, выбежал…
Например, тот мальчишка, кажется, шестиклассник, ну да, он сам, но все же – нет, кто-то другой, не чужой, но другой, тот мальчишка, который имел репутацию тихого, смирного, ничем не способного выделиться – кроме игры в шахматы, ну дак он же ходил уже второй год на секцию, в Дом пионеров, – который имел репутацию в классе невзрачную, да ладно бы, но он еще и был отличником, самая уничтожающая черта – что вообще с отличника можно взять! – но однажды пришел в ушитой рубашке. Были семидесятые годы, появилась мода – парням, юношам, даже мальчишкам – ушивать рубашки: брать на спине рубашки-сорочки два острых клинка складок