я наблюдал как согбенная над бадьею «постирушек» Аглая осуждающе покачивала головой.
Вот – подумалось мне – долгая жизнь, и только покорность, и ни одного рокового поступка.
А Женечка оказался способным к роковому поступку.
Мой сын и брат!
Именно тогда я попытался представить себе лицо Аглаи в молодости и не смог.
Однако же, как все это печально!
Вспоминая в деталях эту историю, я, обыкновенно расстраиваюсь.
Не стану больше писать.
Мною недовольны.
Да и сам я собою недоволен.
Вы уж простите меня великодушно.
Да и Вас, несмотря ни на что, чрезвычайно жаль.
Ах!
Теперь не зажигайте свет и слушайте.
Я оставил письмо и пытался уснуть, но воспоминания требовали продолжения. Так что я опишу Вам некоторые детали этой печальной истории. Мне кажется теперь, что если я все же поделюсь с Вами, досточтимый Стилист, мне станет сколько-нибудь легче.
Я возвращаюсь назад.
Уже было поздно, что-то около полуночи, когда силуэт Женечки Хрустального стал явственно проступать в темноте. Вы знаете, что в этот час я не зажигаю света, но так редко Господь посылает мне собеседника. Я нарушил свою привычку.
Он показался мне очень худым. Черты же его, точно в пропавшем от времени зеркале, моем зеркале, зеркале в которое я с недавних пор, и Вам известно, по каким причинам, приобрел привычку смотреться, были глубокими и ускользающими одновременно. Дужки очков с большой диоптрией были неестественно подняты к самому затылку. По-видимому, зрение его ухудшалось быстро, а он, любитель чтения, не успевал заказывать новые очки и помогал себе, меняя угол наклона стекол. От этого шея его удлинялась, подбородок стремился вперед и вверх, и лицо странным образом соединяло некую надменность и беззащитность. Долгие говорливые пальцы, но в жестах – осторожность. Тогда мне подумалось – вот собеседник до старости.
Как я ошибался!
Двадцать два года! Совсем юноша!
Детство серенькое, с заусенцами.
Кто познакомил его с Бальмонтом?
Поэты на века вперед назначают своих мечтателей, не задумываясь над их судьбами.
Мой великий грех в том, что невольно я оказался посредником.
Женечка знал «Зачарованный грот» на память. Жаль, что он не прочел мне «Арум» в тот первый вечер. Вероятно, это стихотворение имело для него особое, интимное значение. Он читал все, а «Арум» опустил.
А помните, как мы с вами когда-то, в другой жизни читали Арум?
Пустое!
Речь теперь совсем о другом.
Женечка читал все, а «Арум» опустил.
Да ведь это был знак! Я был слишком обрадован, чтобы распознать его.
Он умел понять человека бессонницы и сочувствовать его страху. Мне хотелось назвать его, простите, дорогим Стилистом, братом.
При этом я не поведал ему ничего из запретного. Но Женечка читал мои мысли. Такой редкий дар!
Большую