– она усмехнулась пришедшей на ум фразе – положено не просто отмотать до конца, но оставить вместо себя душу, которая бы сделала то, что не удалось ей. Сегодня она твердо знала – чью.
Когда-то была надежда на дочь, но те, кто неусыпно их пас, не дремали, и дочь ушла в столбе черного пламени автокатастрофы. Саму ее тогда выбросило через лобовое стекло на обочину. Сначала дороги, потом – жизни. В реанимации собрали по кускам, научили ходить. Зачем? Поняла, когда прекратили вводить блокаторы, и вернулась способность мыслить: внучка. Юленька. Она – продолжение, она – замена.
Она знала про внучку все: как растет, чем занимается, что любит и что ненавидит, ее привычки, характер. Юля же о существовании родной бабки не ведала. Так устроил отец.
Пока девочка находилась в Петербурге, отцу, воспитателям, учителям нетрудно внушались мысли, как вести себя с ребенком, что показать, о чем рассказать, от чего предостеречь или наоборот – куда направить. К пятнадцати годам внучка понимала про город если не все, то очень многое, по крайней мере, больше, чем большинство взрослых.
Как и должно, Юля естественным образом становилась частичкой города, ее душа верно и преданно сливалась с его душой. Оторвать одно от другого теперь удалось бы, лишь выдрав с мясом и кровью, но именно в это время бывший зять засобирался в Москву, решив, что накопил достаточно сил для столичного плавания.
Воздействию он не поддавался. Его словно бы облили водой на стоградусном морозе, да так и заворожили: под гладким непроницаемым ледяным панцирем гуляла абсолютная пустота, попытки проникнуть внутрь скатывались с отполированной глыбы горохом, не задерживаясь ни на мгновение.
Она пыталась снова и снова, пока не поняла: мужчина живет в единственном «сейчас», причем «сейчас» не в ее понимании, когда все времена – одно, а в смысле сугубо человеческом, где «сейчас» – это восемь утра или семь вечера строго конкретного дня строго конкретного года, обозначенного в календаре совершенно определенной цифрой. У Юлиного отца будто бы не было ни корней, ни листьев, ни прошлого, ни будущего. Полено, чтоб сжечь, получив толику тепла и горстку золы на выходе. Но даже зола представлялась ненастоящей, синтетической: удобрить ею яблоню или вишню никому не пришло бы в голову.
Честно говоря, он и раньше был пустоват, будто опорожненная консервная жестянка, но как и любому живущему ему предоставили шанс – жена и дочь. Не воспользовался. Победило животное стремление любыми путями оказаться наверху, властвовать и повелевать. Чем выше поднимался, тем больше пустел.
Пустота алчна. Ее главное свойство – заглотить все сущее и переварить в пустоту.
Конечно, стать таким ему помогли. Это тоже стало их победой и ее проигрышем. Внучку они не имели права трогать. Пока. Поэтому счет земного времени шел галопом.
Два года назад его призвал Сам. В Москву. В свиту. Об отказе, несмотря на слезы и мольбы дочери, не помышлялось.
– Нет! – билась в истерике девочка. – Не