земли до бочонков амонтильядо из Испании и свежих карпов из озера Гарда. Наконец схватки одолели, и ей пришлось отправиться в родильные покои, иначе она бы разродилась на глазах у наших гостей.
– Она тебе завидует, – говорила мне Адриана. – Боится потерять свою красоту и любовь твоего отца. Теперь, после рождения ребенка, она стала матерью, как Ваноцца, а ты, мое дитя, остаешься чиста, как ангел.
Мысль о зависти Джулии рождала во мне темное чувство. Но после моего обручения с Джованни Сфорца папочка дал указание секретарю направлять визитеров в его канцелярию. Так я и оказалась стоящей на табурете, с руками и ногами, исколотыми чересчур усердной швеей, тогда как Джулия ничуть не утратила своей красоты, хотя и долго оправлялась после родов.
В коридоре раздались шаги. Я повернула голову к двери. Он даже порог не успел переступить, а мы все уже знали, кто пришел. В особенности Джулия: прежде чем папочка открыл дверь, она выхватила ребенка у кормилицы и устроилась с ним на скамье.
Папочка приказал построить приватный проход между Сикстинской капеллой и нашим палаццо, чтобы посещать нас в любое время, но вот уже несколько недель к нам не заглядывал. Теперь он предстал перед нами, будто облако, озаренное солнцем: отделанная мехом горностая накидка, туфли, сутана и даже круглая низкая шапочка-пилеолус из белой парчи – все это придавало красноватый оттенок его смуглой коже, а глаза делало похожими на черные бусины. Швеи поклонились ему. Он улыбнулся им, похлопал Муриллу по голове, облаченной в тюрбан, потом наклонился и поцеловал Джулию. Она сунула ему малютку Лауру – очень не вовремя, потому что девочка в этот миг испустила вопль.
– Она выросла после вашего последнего посещения, – сказала Джулия.
– Похоже. – Папочка помедлил.
Я удивилась, когда он не поцеловал ребенка, а лишь обозначил благословляющий жест. Его безразличие озадачило меня, а ведь он столько говорил о том, как счастлив. Не сожалеет ли он? Не разочарован ли, что она родила орущую девочку? Как бы я на это ни надеялась (поскольку в таком случае я оставалась его единственной farfallina), такой поворот казался мне странным: папочка должен был любить новорожденную. Не в первый раз пожалела я, что с нами нет Адрианы, которая объяснила бы, что происходит. Но она вскоре после рождения ребенка вернулась на Монте-Джордано: заявила, что слишком запустила свое палаццо, но, скорее всего, потому, что устала от Джулии.
– Что? – Папочка протянул ко мне руки. – Не хочешь поздороваться со своим стариком-отцом?
Я спрыгнула с табуретки прямо в его объятия.
– Моя farfallina, – пробормотал он. – Ты посмотри – настоящая невеста. Как время летит! Кажется, только вчера мы играли с котятами.
Он прижимал меня к себе, а я поглядывала мимо него на дверь, где стояли его вездесущие телохранители. На их лицах было странное одинаковое выражение. Любимый провожатый моего отца, красивый, темноглазый Педро Кальдерон, которого папочка любовно называл Перотто, поспешил снять со стула мой пеньюар и набросить мне