видом подставил мне щеку для поцелуя.
– Мы поговорим позднее, – прошептал он, и мы с Перотто последовали за остальными в коридор.
– Спасибо за предложение, ваше высокопреосвященство, – сказала я кардиналу Сфорца. – Но я полагаю, у вас есть более важные дела.
– Нет-нет, я настаиваю. Пожалуйста, наденьте что-нибудь подходящее для короткой поездки по городу. Перотто, пожалуйста, проводи донну Лукрецию, чтобы через, скажем, полчаса мы встретились во дворе. – Улыбка не коснулась его глаз. – Его святейшество приготовил для вас особый сюрприз.
Взволнованная, я побежала к себе наверх переодеться. Мне следовало взять с собой Пантализею: Адриана настаивала на том, чтобы я без нее не покидала палаццо. Быстро надев платье легкого шелка и плащ с капюшоном, я в сопровождении Перотто поспешила в cortile.
Из расположенного неподалеку Апостольского дворца, в котором папочка начал перестройку, доносился стук молотков и крики рабочих. Кардинал Сфорца ждал в седле рядом с закрытыми упряжными носилками и вооруженным эскортом. Пантализея покосилась на Перотто, который помог нам сесть в носилки. Он отвел глаза, покраснев до корней своих взъерошенных черных волос.
– Ты ему нравишься, – поддразнила я ее, когда мы расселись на подушках и носилки двинулись вперед. – И я думаю, он тебе тоже нравится. Уже не в первый раз вижу, как вы переглядываетесь.
– Он красивый. – Пантализея чуть откинула занавеску. – Он благородного происхождения?
– Кажется, – рассеянно сказала я, хотя ничего об этом не знала. – Раздвинь занавески пошире.
Мне тоже хотелось что-нибудь увидеть. Но не Перотто, который ехал верхом рядом с нами. Я хотела посмотреть Рим. Мне редко доводилось бывать в городе по собственным делам. А тем более после избрания папочки.
Мы выехали из Ватикана, обогнули мутный Тибр и направились дальше по дороге, упирающейся в старую стену города. На каждом повороте мы видели колокольни и церковные шпили. Внезапно, въехав на узкие, вымощенные камнем улицы, мы оказались среди городской суеты. Наверху сушилось белье, выступающие балконы нависали над нами, как рукотворная паутина. Мычание скота, гонимого на бойню, мешалось с голосами кумушек, болтающих на порогах своих домов, визгом играющих детей, мольбами нищих на углах и зазывными криками лоточников, предлагающих все – от мощей до столовой посуды. Священники и аристократы верхом, окруженные наемниками, обгоняли нас с высокомерным безразличием к нашему положению. Стаи одичавших собак грызлись за выброшенные объедки, а свиньи рылись в канавах. Над сточными канавами висела отвратительная вонь. Кругом был шум, грязь и опасность.
Я любила все это.
Рим был моим городом. Моим домом.
Мы обогнули рынок на западном берегу и въехали в лабиринт Трастевере, где в укрепленных палаццо рядом с сыромятнями, винодельнями, гостиницами и борделями жили богатые купцы. Упряжные носилки слегка покачивались на поворотах узких улочек. Вдруг Пантализея спросила:
– Зачем нам сюда? В этом районе живут одни евреи