магазином вот уже двенадцать лет, есть никто иной, как бывший боевик Мамая Яким.
Лучший его боевик…
Яким был из безродных, обыкновенный подкидыш.
Точнее, мать у него была проститутка с Хитровки, а вот отцом мог быть кто угодно, начиная хоть с тринадцатилетнего карманника Севки (приступившего блудить по мамзелькам с двенадцати лет) и заканчивая старым облезлым князем Волок-Бобруйским, любившим таскаться по всякого рода притонам и отдававшим предпочтение именно грязным шлюхам, с которыми он, садист и извращенец (в полном смысле этого слова), мог вытворять все, что ему заблагорассудится.
Родив мальчика, мать завернула его в тряпье и, положив на дно корзинки, устланной гниющей соломой, снесла в одну из сентябрьских ночей орущую ношу под дверь безымянного детского приюта близ Хитрова рынка, да и оставила на ступенях крыльца, стукнув на прощание чугунной скобой в дверь. Ретировавшись, она сожалела лишь об одном: что не успела опохмелиться. Однако кара господня не замедлила наступить. Не далее, как через неделю, проститутку зарезал по пьянке один залетный в хитровские трущобы жиган, не поделивший с ней поллитровку водки.
На судебном следствии в Окружном суде города Москвы он оправдывался тем, что зарезанная им проститутка мало того, что спросила за удовольствие на семь копеек больше сверх обычных трех гривен, так еще и выпила на целых два стопаря померанцевой больше, чем он.
После на теле проститутки судебные медики насчитали двадцать шесть колото-резаных ранений, три из которых были смертельными. Ухарь-жиган отправился на бессрочную каторгу, а проститутку схоронили за счет средств городской Думы, поставив на ее могиле наспех сколоченный березовый крест, который она не заслуживала даже после такой ужасной кончины.
Что касается подброшенного ею мальчишки, то он провалялся в корзине до утра, так как ночного стука скобы никто не расслышал. А утром подошедший молочник заметил посиневшего от холода подкидыша.
Мальчику тотчас определили мамку-няньку и, накормив, нарекли в честь святого Иоакима богоотца – Якимом, чей день в месяцеслове приходился как раз на 9 сентября, записав оное событие в метрическую книгу.
А далее все шло по установленному жизнью и стезей порядку: детство, отрочество, юность.
Жизнь в приюте была сходна с казарменной: в одно время для всех подъем, потом приведение себя в порядок, завтрак, классы, молитва, обед, снова занятия, прогулка в приютском саду, ужин, немного личного времени, а там и отбой. Распорядок, дисциплина и одинаковое для всех серенькое платье накладывали отпечаток на характеры воспитанников приюта: большинство из них делалось на всю жизнь послушными и больше всего желающими, чтобы сегодняшний день был похож на вчерашний, а завтрашний на сегодняшний, и только единицы жаждали поскорее вырваться из этого серого мира и считали дни, когда это случится.
Яким был из этих немногих.
По выпуску из приюта выбор