пугающей регулярностью. Появились русские, один эксцентричнее другого, которые переезжали в Эфиопию и становились еще большими эфиопами, чем туземцы. Эфиопия стала восприниматься как своего рода вторая Россия, запасный выход, какая-то наша древняя союзница – и, как знать, потенциальный плацдарм в Африке. Русские собирали здесь этнографические коллекции, помогали воевать против итальянцев, строили университеты и НПЗ. Факт: ни одна экзотическая страна в мире так не магнетизировала русских, как Эфиопия, и ни одна нация (включая португальцев, англичан и итальянцев) так плотно не интересовалась Эфиопией, как русские. Русские никогда не претендовали на то, чтобы колонизировать эту часть Африки, но все время что-то здесь искали.
Попробуйте поехать в Эфиопию – вы непременно почувствуете, что там что-то есть, что-то, о чем вам смутно известно – ощущение дежавю, у вас словно активируется историческая память. Вы будто обнаруживаете источник некоего невроза, подавленное воспоминание о травме, которая была нанесена – и которая может быть исцелена, если найти там нечто. Но что? Подлинный Гроб Господень? Может быть, Ковчег?
Откуда-откуда они там вынесли его? Из Израиля? Точно?
Грэм-хэнкоковское расследование «дела о Ковчеге» заканчивается тем, что автор пробирается в охваченный гражданской войной Аксум, чтобы поприсутствовать на январской церемонии Тимкат: кульминацией празднования Крещения является вынос «табота» – так на древнем языке геэз называется Ковчег (или его копия). Хранители так и не позволили Хэнкоку сунуть ботинок в дверную щель – однако тот и сам уже не особо рвется: ему и так ясно, что притязания Эфиопии на обладание утраченным Ковчегом истинны. Не так уж важно, что на самом деле находится в ларце под замком; и пусть даже то, что хранится там, утратило свою способность наводить ужас на врагов, расщеплять скальную породу и поднимать тяжести; даже и так, его свойство – приподнимать и развеивать традиционные тяжеловесные представления об истории, да и прочие научные «истины» – несомненно. Ковчег – символ, материальный знак некой идеи.
Дело на самом деле даже не в Ковчеге; в любом случае Эфиопия больше, чем просто место, где хранится некий украденный в другом месте важный ящик.
Как Дарвин обнаружил на Галапагосских островах нечто такое, что позволило ему сформулировать идею эволюции, так и в Эфиопии есть особая атмосфера, погрузившись в которую, осознаешь, что существующая картина мира может быть пересмотрена. Эта страна – гигантский театр, в котором каждый день дается представление, наводящее зрителя на важные, и при этом противоречащие циркулирующим в качестве общеизвестных, идеи.
В Эфиопии особенно хорошо видно, что история искусства не является подтверждением (наглядным пособием) принятой модели хронологии, просто потому что одно никак не вытекает из другого. Никакие натянутые параллели с западной историей не в состоянии объяснить эти колоссальные взрывы