сам образ не претерпевает внутренней трансформации. Аналогично Дэвид Юм и Альфред Норт Уайтхед рассматривают внутренний опыт сознания. Для Юма поток сознания и его связность указывают на замкнутость сознательной жизни, что дает Юму основания для скептицизма: он утверждает, что так называемая «причинно-следственная связь» зависит от непосредственных данных восприятия. Для Уайтхеда, наоборот, тот же внутренний опыт, та же его связность указывают на онтологию, на мировой процесс, одним из компонентов которого является воспринимающий субъект. Уайтхед переворачивает юмовскую доктрину, утверждая, что непосредственные данные восприятия зависят от реальной причинно-следственной связи, а не наоборот. Как будто бы перед нами один и тот же опыт, но диаметрально противоположные его интерпретации. И все же, мы полагаем, что ответ на вопрос, является ли воспринимаемый нами мир предпосылкой нашего опыта или его результатом, не подвешен в воздухе. Вроде бы все люди от Адама до современного человека обладают одними и теми же органами чувств и одним и тем же рассудком. Откуда же при этом берется разнообразие философских и научных концепций с явно отличающимися друг от друга ответами на вопрос «что я могу знать?»? И в диахроническом разрезе это разнообразие предстает как прирост нового знания, а не монотонное пережевывание вечных тем. Для Канта выбор между наивным объективизмом и трансцендентальным субъективизмом был не беспочвен – Кант опирался на факт современного ему экспериментально-математического естествознания как сложной системы интеллектуальных и материальных достижений своего времени[8]. Сегодняшний онтологический поворот, мы полагаем, тоже не беспочвен. Если мы обратимся к естественным наукам, то увидим, что история властно вторгается в природные объекты, в результате чего последние оказываются не столько вневременными объектами, сколько процессами изменения[9]. «Онтологическое значение истории в науке»[10] трансформируется в онтологическое значение истории науки, которая становится фактуальной основой для философских размышлений. Если философ невнимателен к фактам, то он рискует постоянно играть с тенями. Но та же беда подстерегает историка науки, если он будет помалкивать о том, о чем, как считают некоторые философы, нельзя высказаться. Для того чтобы игра с тенью стала реальной жизнью, философам науки и историкам науки не обойтись друг без друга[11].
Содержание книги разделено на восемь глав, в каждой из которых под разными углами рассматривается проблема философской рефлексии по поводу естественных наук, и приводятся соображения против так называемой «кабинетной» философии науки (study of science from the armchair). Последнюю мы отождествляем с критической традицией с одной стороны и догматической метафизикой с другой стороны. Мы полагаем, что обе эти традиции, несмотря на свой декларативный априоризм, «заражены» онтологией, поставляемой естественными науками, что делает их открытыми