мы пересели на другой поезд, составленный из вагонов пригородных электричек невиданной тогда комфортности – с мягкими сиденьями. Часа через три проехали станцию со сказочным названием «Половинка».
– Половинка чего? – стали мы приставать к сержантам. – Это значит, скоро приедем?
Они только загадочно улыбались, и все поняли, что у этой веревочки, которая вилась четыре дня, скоро будет конец. Всех вдруг охватило дикое возбуждение, даже нашлась какая-то выпивка, с пробуждающейся солдатской сноровкой приобретенная при пересадке. Выпили все и, прощаясь с прежней жизнью, начали рвать на себе одежду, сначала кто-то для смеху оторвал карман рубахи, потом воротник…
Подъезжая к станции с кладбищенским названием «Конечная», мы уже были готовы к реинкарнации в солдатской оболочке, на многих вместо гражданской одежды висели лохмотья.
Обходя наш оборванный строй, встречающий нас капитан громко пожалел:
– Жалко, вы на один день опоздали. Вам бы вчера в таком виде приехать.
– А почему, товарищ капитан?
– Вчера здесь минус сорок было. В баню, – приказал он
И вот здесь-то, в бане, судьба, пожалевшая и не заморозившая наши полуголые тела, одетые в ошметки, наказала нас за то, что мы, дав волю чувствам не лучшего разбора, бездумно порвали то, что котировалось среди дембелей 66 года выше всего – нейлоновые рубахи. А ведь даже за нейлоновые носки давали одну, а то и две пачки сигарет. Мы как бы вернулись в СССР 61 года, когда всего этого почти не было, и нейлоновые рубахи дарили на свадьбы и юбилеи, как самые дорогие вещи, которые просто так не купишь.
Дембели смотрели на нас, как на придурков, которые совершенно не знают цену настоящим вещам, и нам нечего было возразить, придурки и есть. Сколько курева и чая можно было бы получить за здорово живешь, просто за то, что становится мусором, когда сбрасывается гражданская оболочка, и вместо нее появляется солдатская.
Конечно, можно было свою одежду отослать домой, но течение армейской жизни очень сильно этому препятствовало. Я обещал отцу отправить обратно его драповое пальто, и поэтому, когда перед строем в ШМС, куда нас всех определили, объявили, что желающие отослать гражданские вещи домой могут выйти из строя, я с готовностью остался в казарме, ожидая дальнейших указаний. И дальнейшие указания скоро последовали. Пришел прапорщик, построил нас и повел на улицу. Там нам предложили рукавицы, кирки, ломы, лопаты, носилки, и мы два часа долбили старую кирпичную кладку, намертво схваченную хорошим старым бетоном. Потом дробили добытый кирпич кувалдами, и этим молотым кирпичом драили сортир, чуть не написал – мужской, но в армии тогда других не было.
Так повторилось еще два раза, на четвертое предложение отослать вещи домой я уже выйти из строя мужества не нашел. А мой земляк отправил-таки, с пятого или шестого раза. Отец на меня обиделся, и я, в оправдание, рассказал ему всю эту историю, но она даже мне уже