самоволке троих солдат из разных рот, которые, встретившись у женского общежития и распив спиртные напитки, затеяли драку, в результате которой одному из них проломили голову штакетиной.
Над строем словно пробежал ветерок сомнения, да и позади командира части офицеры тоже что-то стали оживленно обсуждать. Он полуобернулся назад, прислушался к разговорам и скомандовал:
– Отставить! Поясняю: конечно, штакетиной невозможно проломить голову в зимней шапке, но в этой штакетине был гвоздь!
Это объяснение моментально примирило всех спорящих, а новобранцы узнали, что в самоволку уйти здесь просто, выпивку достать можно, где-то здесь рядом есть женское общежитие, и все может кончиться благополучно, если не хватать первую попавшуюся штакетину с гвоздем.
Всюду – жизнь.
В предпоследней войне из-за женщины
Развевающимся ножом
Был один человек покалечен,
Неизвестный ни до, ни потом.
Он ругался, от ран кончаясь,
Но, отталкивая врачей,
Все смотрел, как вдали качались
Пары созревавших щей.
Я попал в роту «засовцев», операторов засекречивающих устройств, превращающих человеческую речь в голубиное воркование. Через три месяца учебы я должен был работать на этом аппарате, напоминающем пишущую машинку, со скоростью 120 знаков в минуту. У меня был потом, на гражданке, начальник, который в армии был сержантом учебной роты, готовившей «засовцев», только в Харькове. Так вот, особо важные бумаге по работе он печатал сам, и все машбюро сбегалось посмотреть, как легко, с какой скоростью и артистизмом он это делает. Он читал страницу и печатал, не глядя на клавиатуру, всеми десятью пальцами. На всю печать он тратил ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы прочесть текст. И я мог бы стать таким сверхчеловеком, но фатум, фортуна, жребий, карта, фишка, рука провидения и десница рока, – все вместе поднатужились и перевели уже начинавшую ржаветь стрелку на линии моей судьбы.
После принятия присяги, где-то на пятый день занятий по специальности, во время перерыва я пошел в читальный зал, где были довольно свежие подшивки журналов. Я листал «Советский экран», когда в зал вбежал мой земляк, мой однокашник по техникуму, служивший со мной в одном взводе, Боря Грушевин и стал тянуть меня к выходу.
– Что случилось? – спросил я, испугавшись, что, может быть, из дома пришла какая-нибудь плохая весть.
– Там пришел «покупатель», – не разжимая губ, прошипел он.
– А я здесь при чем?
– Ты же сам говорил, что хочешь остаться здесь, на полигоне.
Я действительно это говорил. Мне не нравилось, что в ШМС все делается по команде и строем. Где-то я это уже видел. У психиатров это навязчивое ощущение называется дежавю. Потом, когда увидел на плацу портреты героев войны, вспомнил, где это было – в пионерском лагере, там тоже вокруг стадиона стояли портреты героев войны, только юных диверсантов и подпольщиков.