битый звереныш, прятал под сенную труху кусочки сухарей, тихо хрумкал их ночью. И здесь, в вагоне, он впервые ощутил всю беспросветность своего существования, откровенно сожалея, что не сгинул в блокадном Ленинграде.
А поезд спешил на Восток. Покачивалась лампочка, забранная, как на вокзалах, проволочной сеткой, скрипели двухэтажные нары. Из Борискиного тела, как из дырявой бочки, уходило желание жить дальше. Горькие мысли, как воробьи на хлеб, слетелись разом, затомили голову. «И когда только я перестану верить людям? – упрекал себя парень. – Разве справедливо, о Боже, обрушивать столько мук на одного человека? Почему мне всегда кого-нибудь жаль? А кто пожалеет меня? Эти уголовники? От них жалости не жди, на любую подлость горазды, они буквально напичканы злобой и гнусью».
На третьи сутки пути предчувствия Бориски стали, к несчастью, оправдываться. Узнав от своих вездесущих «шестерок», что в вагоне едет «выковырянный», да к тому же еще и жиденок, вожак блатных по кличке «Топорик» – длиннорукий мужик с лицом, лишенным растительности, приказал Бориске предстать перед ним. Недавние заключенные ныне располагались на верхних нарах, в самом удобном месте, у единственного на весь вагон оконца. Когда Бориска вышел на середину вагона, тот присвистнул и перекрестился:
– Чур! Чур меня! Ой, спаси и пронеси, нечистая сила! – Вожак явно дурачился. – Откуда взялся такой доходяга? А ну, отвечай, где и за что ты чалился?
– Не понимаю я твоего языка! – отмахнулся Бориска. – По-русски говори.
– Ясненько. Мне тут уже шепнули: ты по-русски тоже худо понимаешь. Скажи-ка, дружище, слово «кукуруза». Нет, лучше повторяй за мной: «На горе Арарат растет крупный виноград». Ежели не закартавишь, одно очко в твою пользу. Дальше спустим мы с тебя штанишки и посмотрим, есть ли обрезание. Во, комедия будет. Итак…
– Пошел ты, говно поганое! – Бориска попытался уйти на свое место, но двое «шестерок», по знаку вожака, схватили его за руки.
– Какой ты, однако, невежливый! – протянул «Топорик», сладко позевывая. Значит, имя тебе присваиваю такое: «Доход Петрович». Нет. «Доход Абрамович».
– Сам ты доход! – выпалил Бориска. – И в тюрьме я не сидел. – Бориска напрягся, чувствуя, что сейчас этот уголовник отомстит за столь вольное к нему обращение. Можно было бы и промолчать, стерпеть, но как переломить упрямый характер? Однако «Топорик» нахмурился, но кулаки в ход не пустил, спросил Бориску:
– Как же ты тогда дошел? – Криво усмехнулся, переглянувшись со своими дружками. – Таких шкелетов только из «нулевок» вынимали по утрам.
– Я учился в ремесленном, в городе Ленинграде! – с откровенным вызовом ответил Бориска. Он почему-то совсем не боялся уголовников, а этот мальчик-мужик по кличке «Топорик» вообще вызывал усмешку.
– Ого! – присвистнул «Топорик». – Вы слыхали, кореша? Наш прекрасный попутчик, оказывается, постигал науки в самом Санкт-Петербурге. По Невскому пинжаки прогуливал и вполне