затем боднул «Костыля» головой, выскользнул из цепких рук «Буры», истерически закричал, теряя ощущение реальности:
– Да! Да, сволочи поганые! Меня с поезда на ходу не выбрасывали! Зато меня травили голодом, расстреливали, мучили, давили танками, топили в Ладожском озере! – Бориска попытался ухватить «Буру» за горло, но дружки, оправясь от неожиданности, легко пресекли новую попытку Бориски, а он вырывался изо всех сил, кричал: «Гниды! Фашисты недобитые! Нет, вы хуже фашистов!» – Бориска обмяк, с ним началась истерика, изо рта пошла пена.
– Ты нам политику не шей! – слегка опешил вожак, выпуская из рук вялое тело Бориски. – Мы живем-проживаем в третьем мире: Советы, фашисты нас не касаются, мы – люди, воры. – Он все еще придерживал левой рукой ушибленный пах. – И не дави, фраер, на психику. – «Топорик» поднял правую руку, как бы призывая всех посмотреть на фокус-мокус, затем впился крепкими зубами в кожу, прокусил ее до крови, приводя себя в привычное состояние легкого опьянения. Фокус этот однако никого в вагоне не удивил. Вожак уже показал себя мастаком на всякие тюремные штучки – оттягивал мышцу живота и резал по ней бритвой, на спор глотал лампочки, не целиком, конечно, сначала размалывал стекло в пыль, присыпал этим «сахарком» хлеб и преспокойно съедал «бутерброд».
– Как седого мочить будем? – деловито осведомился интеллигентный «Бура», закатывая рукава.
– Перво-наперво следует возвернуть в казну украденную у общества пайку, – предложил вожак и хрипло захохотал, обнажив белые, как у цинготника, десны. – Вы не имеете возражений, товарищ? – наклонился к Бориске, и неожиданно, коротко, без замаха ударил парня в лицо.
Бориска сполз на пол, больно ударясь затылком о косяк двери, на мгновение потерял сознание, а когда вожак наклонился, чтобы рассмотреть лицо жертвы, Бориска плюнул в ухмыляющуюся рожу. Обитатели вагона изумленно ахнули.
Били его сосредоточенно и долго, руками и ногами, били до тех пор, пока он не захрипел. А деревенские расползлись по углам, забрались под нары, затихли, как напуганные мыши в норах.
Когда Бориска очнулся, в вагоне было совсем темно, в приоткрытую дверь задувал резкий ветер. Он осторожно ощупал себя с головы до ног – остро жгло под ребрами, болела грудь, нельзя было до нее дотронуться, горело ссадинами лицо. Бориска тихо застонал, и вновь сознание покинуло его. Пришел в себя от вкрадчивого шепота где-то совсем рядом:
– Санек, а Санек! Помочь бы «выковырянному» след. Негоже так-то. Аль мы не мужики?
– Отстань, Сергуня. Нас тогда прибьет «Топорик», как есть прибьет, – испуганно возражал невидимый Бориске человек. – Пошто лезть-то?
– А седой, молодец какой! Вожаку прямо в харю плюнул. Нет, ты, как знаешь, а я молчать боле не стану. Разобью вожаку морду, лешак меня задери.
Шепот вскоре утих, и к Бориске осторожно подполз кто-то из деревенских, лица в темноте было не разобрать. Склонился над ним, ладонью обтер кровь с лица, посидел рядышком, повздыхал, тихо спросил:
– Живой?