отношений Святейшего Престола и Высокой Порты, но прослыть еще большим занудой, чем я есть, не хотелось. К тому же у славных комедиантов, кажется, сложилось впечатление, что синьор Неулыбчивый не любит театр…
Я упал на колени, протянул руку, склонил голову.
Прекрасная Фиалка! Рождена ты
Там, где давно мое пристрастье живо.
Ток грустных и прекрасных слез ревниво
Тебя кропил, его росу пила ты.
В блаженной той земле желанья святы,
Где ждал цветок прекрасный молчаливо.
Рукой прекрасной сорвана, – счастливой
Моей руке – прекрасный дар – дана ты.
На миг я остановился, чтобы перевести дыхание и насладиться паузой – и мертвой тишиной. Коломбина, забыв о султанском достоинстве, привстала, ладонь замерла у подбородка.
Боюсь, умчишься в некое мгновенье
К прекрасной той руке: тебя держу я,
Прижав к груди, хотя сжимать и жалко.
Прижав к груди – ведь скорби и сомнения
В груди, а сердце прочь ушло, тоскуя, —
Жить там, откуда ты пришла, Фиалка![6]
И вновь – тишина; наконец кто-то неуверенно хлопнул в ладоши…
Переждав шум, я коснулся губами протянутой мне руки и только тогда взглянул на Коломбину.
Седая борода куда-то исчезла – как и пестрый халат. На девушке было платье – белое, с серебряным шитьем.
– Я… Я не знаю этих стихов! – несколько растерянно произнесла она. – Да встаньте же, синьор, встаньте!
Я повиновался. Господа комедианты окружили меня, поглядывая на своего гостя с явным изумлением, как будто к ним на постоялый двор заглянула говорящая кошка. Не ожидали!
– Зато наверняка знаете автора, – усмехнулся я, довольный эффектом. – Это Лоренцо Медичи. Двести лет назад итальянский язык был куда более выразителен.
– Не знаю, как двести лет назад, а в эту минуту мой язык высох, как копченая треска, – несколько обидчиво отозвался Испанец, для верности похлопав ладонью по уже виденному мною бочонку.
И словно по сигналу (а может, действительно по сигналу), вся компания разразилась дружным кличем:
– «Лакрима Кристи»! «Лакрима Кристи»! «Лакрима Кристи»!
Последний камешек стал на место, и мозаика заиграла всеми цветами радуги – как и полагается после полного глотка.
Дивное дело, но в бочонке действительно оказалось «Лакрима Кристи». В последний раз я пробовал его двадцать лет назад, перед самым отъездом. Потом, хлебая болотную воду и – временами – мескаль или пульке, я часто вспоминал последний глоток в остийской траттории – мы забежали туда перед самым отплытием. Нет слов, умеют в Италии делать вина! Особенно в Неаполе. Вначале, когда я попробовал «Латино», то решил, что лучшего мне не найти. Но за «Латино» последовало «Греко», за ним – «Мангьягерра», а уж когда дошла очередь до «Лакрима Кристи»!..
Увы, в этот вечер я лишь пригубил из поданного мне кубка (деревянного, с позолотой),