самим. Анисья шагнула к мужу.
– Мы не можем позволить ему рисковать своей жизнью.
– Мы не можем силой заставить его уйти.
– Лазарь, это не его война.
И даже не ее, если на то пошло.
– Он сам решил принять в ней участие. Я уважаю его за это. И ты должна уважать его тоже.
– Это же бессмысленно!
Пытаясь сделать из Максима такого же мученика, как и он сам, ее муж преднамеренно унизил жену и обрек на мучения своего ученика. Но тут Лазарь воскликнул:
– Довольно! У нас нет времени! Ты не хочешь, чтобы с ним что-либо случилось. Я тоже. Но если Максим желает остаться, пусть остается.
Лазарь торопливо зашагал к алтарю и принялся поспешно убирать с него все лишнее. Всем прихожанам его церкви грозила опасность. Для своей жены и Максима он ничего не мог сделать: они были слишком тесно связаны с ним. А вот его паства, люди, доверившиеся ему и открывавшие ему свои страхи, – их имена следовало сохранить в тайне.
Когда алтарь опустел, Лазарь уперся руками в его каменный бок.
– Толкайте!
Максим, так, похоже, и не осознавший до конца, какой опасности себя подвергает, повиновался и всем телом налег на алтарь. Каменное основание со скрежетом провернулось на плитах пола и медленно отъехало в сторону, обнажая прямоугольное убежище, сооруженное двадцать лет назад. Каменные плиты сняли, а в земле выкопали яму глубиной в метр и шириной в два, где покоился железный ящик. Лазарь наклонился, Максим последовал его примеру, и они вдвоем вытащили сундук наружу и опустили его на пол.
Анисья подняла крышку, и Максим, присевший на корточки рядом с ней, не смог скрыть удивление:
– Музыка?
Ящик был доверху заполнен бумагами, исписанными от руки нотами. Лазарь пояснил:
– Сюда на службу приходил один композитор. Это был совсем еще молодой человек, немногим старше тебя, студент Московской консерватории. Однажды ночью он пришел ко мне и сказал, что ждет ареста. Боясь, что его творение будет уничтожено, он доверил его нам. Большей части его сочинений навесили ярлык антисоветских.
– Почему?
– Не знаю. И сам он тоже не знал. Ему не к кому было обратиться, он не имел ни семьи, ни друзей, которым мог бы доверять. Поэтому он и пришел к нам. Мы согласились взять на хранение труд его жизни. Вскоре он исчез.
Максим бегло пролистал ноты.
– Музыка… она хотя бы хорошая?
– Мы не слышали, чтобы ее исполняли где-нибудь. Мы не осмелились показать ее кому-либо или попросить, чтобы ее сыграли для нас. Это могло породить ненужные расспросы.
– И вы даже не представляете, как она звучит?
– Я не умею читать ноты. И моя жена тоже. Но, Максим, дело ведь совсем не в этом. Мое обещание помочь не зависело от достоинств его сочинений.
– Но вы же рисковали жизнью! А если они плохие?
Лазарь поправил его:
– Мы защищаем не эти бумаги; мы защищаем их право на существование.
Анисья вдруг поняла, что самоуверенность мужа выводит