завороженно слушала, забыв даже моргать. Огромные желтые глаза, о которых рассказывал папаша, смотрели на него вот уже двенадцать лет.
Он медленно вытер рот рукой, бросил взгляд на генератор и заговорил снова.
– Я кормил найденыша утром и вечером, спал, уложив малышку рядом с собой. Я устроил ей гнездо в ящике из-под инструментов, который стоял возле меня во время работы. Когда она подросла, я научил ее ползать и бегать. Я ухаживал за ней, как мог, – ведь она теперь была моей, – но люди начали задавать вопросы. А потом появились молодчики со значками и пистолетами и принялись околачиваться поблизости. Как-то ночью, когда я работал в железнодорожной мастерской, трое парней дождались, пока малышка отойдет от меня подальше, и затем окружили ее. Они хотели забрать ее и увезти неизвестно куда, а может, сделать что похуже. Первого я сбил с ног – он рухнул, обливаясь кровью, и больше не поднялся. Затем я наподдал второму и уже повернулся к третьему, но тот кинулся бежать. С малышкой все было в порядке, слава богу. Но мне грозили большие неприятности. Я понимал, что они придут снова, и в следующий раз их будет больше, и они принесут наручники для меня и клетку для малышки. Надо было уходить, но так, чтобы нас не заметили любопытные глаза и не выдали болтливые рты горожан. Поэтому я уволился из железнодорожных мастерских и нашел другую работу – в горах, где строили большущий дом.
Серафина ахнула: она наконец поняла, что папаша прячет не только ее, он прячет их обоих. «Вот почему мы живем в подвале!» – с облегчением подумала она. Папаша защищал ее.
– Я заботился о малышке и в хорошие, и в тяжелые времена, – сказал он. – Делал все, что мог, и с годами странное крошечное существо, которое я нашел в лесу, выросло в чудесную девочку. А я постарался крепко-накрепко забыть о том, как она пришла в этот мир и как очутилась у меня.
Тут отец оборвал рассказ и серьезно посмотрел на Серафину.
– И теперь это ты, Сера, – сказал он. – Это ты. Конечно, ты не похожа на прочих девочек, но ты вовсе не урод и не калека, что бы ни говорили монашки. Ты изящно двигаешься – быстро и ловко, как никто другой. Ты вовсе не глухая и не слепая, наоборот, у тебя тонкий слух и острое зрение. Я защищал тебя последние двенадцать лет, и клянусь, это были лучшие годы в моей жизни. Ты стала для меня всем, девочка. Я ни капли не стыжусь тебя, я только хочу, чтобы мы оба уцелели.
Он замолчал, глядя на нее спокойными темными глазами, и Серафина вдруг поняла, что всхлипывает. Она поспешно утерла слезы, пока папаша не рассердился на нее за то, что она ревет. В каком-то смысле Серафина никогда не чувствовала себя ближе к нему, чем сейчас. Но в то же время в голове билась мысль: он ей не отец. Он нашел ее в лесу. Двенадцать лет он обманывал ее и всех вокруг. Двенадцать лет отказывался говорить с Серафиной о матери. А девочка все гадала и гадала, и вот – вот она, правда. Слезы упрямо бежали по щекам. Глупая, глупая Серафина! Придумывала истории про знатных дам, про маму, которая забыла ее в стиральной машине, и прочую ерунду. Сколько часов она провела,