утешить мужа, когда жрецы выберут для весеннего ритуала другого человека.
Когда она оказалась рядом с Урбаалом, на лице которого застыла улыбка, Либама начала ту часть танца, которая носила откровенно чувственный характер, и Урбаал придвинулся вплотную к ступеням, движимый надеждой, что сейчас назовут его имя. Он уже был не в состоянии владеть собой, и Тимна видела, что его губы шевелились в страстном молении: «Астарта, пусть это буду я!»
Барабаны смолкли. Либама, завершив танец, осталась стоять с широко раздвинутыми ногами, и ее взгляд ждал появления нового возлюбленного. Жрец торжественно провозгласил:
– Это Амалек!
И высокий пастух, взбежав по ступенькам, позволил сорвать с себя одежду.
– Нет! – запротестовал Урбаал, отчаянно пробиваясь к храму.
По пути Урбаал вырвал у стражника копье и, когда Амалек сделал шаг к жрице, всадил ему копье в спину. Амалек отшатнулся вправо, пытаясь удержаться на ногах, и рухнул навзничь. Либама, видя, как Урбаал с глупым выражением лица и трясущимися руками идет к ней, вскрикнула, отпрянув, и этот жест отторжения потряс земледельца. Прежде чем кто-либо успел остановить его, Урбаал сбежал по ступеням храма и с дикими глазами кинулся к воротам города.
Словно они ожидали этой трагедии, жрецы слаженно приступили к исполнению своих обязанностей.
– Тихо! – приказали они, когда верховный жрец лично убедился, что Амалек мертв.
Но Либама продолжала стоять в ожидании, а поскольку она была земным воплощением Астарты, то обряд, в центре которого находилась она, следовало продолжить. В противном случае на Макор обрушатся голод и бедствия. Даже смерть не имела права прервать обряд, посвященный жизни, и жрец вскричал:
– Этот человек – хетт!
Серьезно и неторопливо бородач поднялся по ступенькам, скинул одежду и, учитывая все, что тут происходило, на удивление мужественно прошел мимо мертвеца и, взяв Либаму на руки, отнес ее в покой, где им предстояло заниматься любовью. Под рокот барабанов двери храма закрылись, и символический ритуал преклонения перед Астартой был продолжен.
Урбаал, промчавшись через ворота, кинулся к своей оливковой роще. Там он остановился на несколько минут, пытаясь осознать, что же все-таки произошло, но единственное, что он понимал, да и то смутно, – это то, что он кого-то убил. Растерянный, он покинул оливковую рощу, вышел к дороге на Дамаск и, спотыкаясь, побрел по ней к востоку. Он преодолел лишь небольшой участок пути, когда к нему приблизился человек, которого он никогда раньше не видел. Незнакомец был ниже его ростом, но нелегкие годы в пустыне сделали его жилистым и мускулистым; у него были голубые глаза и темная борода. От него исходило ощущение ума и смелости, но манера поведения говорила, что он не ищет лишних неприятностей. Его сопровождали многочисленные жены, дети и молодые мужчины, которые, чувствовалось, безоговорочно подчинялись ему, как вождю, следом за ними тянулась отара овец и стадо коз. На ногах у него были сандалии,