которой завязывают коробки на Восьмое марта в магазинах.
– Ну вот и амба, – брюхатый устало утер пот с хари, как после трудовой смены на рытье котлована, – Откукарекался петушок...
Шрам, кося под Тараса Бульбу с картинки школьного учебника, наклонился вперед, сколь позволяла веревка. Глубоко захлюпал ноздрями, приходя в себя. Он бы сполз на пол, да мешала стойка, в которую упирались обмотанные запястья.
Словно работяги, успешно справившие халтуру, обитатели пресс-хаты расселись за столом. Рыжий и самый молодой из ссучееных зеков, откинув скатерть, свешивавшуюся почти до пола, подобрал с фанерной полки бутылку водки. Зашуршала отвинчиваемая пробка, горлышко застучало по краям сдвинутых в центре стаканов.
– Гляди-ка, Петрович, оклемывается пахан, – сказал кто-то из четверки.
Брюхато-волосатый, оказавшийся Петровичем, шумно выдохнув после принятия, промямлил сквозь закусочное чавканье:
– Пущай. Ща послухаем его. Как теперь-то запоет наш соловей?
Сказано было почти добродушно. Не сильно обиделись суки на «пидеров гнойных». А ведь Шрам хотел обидеть, достать до селезенок. Глядишь, и допустили бы промашку. Но не допустили. Да и теперь не торопились отбивать почки и крошить зубы, приговаривая: «На кого хавкалку раскрыл, гнида, мы тебе покажем сучье и пидеров». Видать, этим мудакам «плюнь в глаза – все божья роса». Да и чего размениваться на обидки, когда конкретно собрались мочить, враз и сочтутся.
Второй раз зажурчала водка, второй раз потянулись руки к центру стола.
– Нормальное пойло, в прошлый раз резче была. Говорю вам, и «Флагман» уже бадяжить стали. – Обсуждали за столом внешрамовские проблемы.
А Шрам наконец продышался. Выпрямился, прижавшись спиной к вертикальной трубке, затылок уперся в спинку верхнего яруса. И вообще оно бы все ништяк, кабы не бляхская веревка, не четверо жирных сук, не тюряга, у которой толстые стены и из этих стен тебя не собираются выпускать живым.
Вжикнуло колесико зажигалки, суки на отдыхе от водяры задымили сигаретами. Сигареты у всех сплошняком дорогие, с неоторванными вопреки правилам фильтрами.
– Шрам, значит, – вспомнил про прикрученного к шконке человека кряжистый мужик с вытатуированным на груди Медным всадником и с борцовскими, похожими на капустные листы ушами. – Помню, доходили базары за твои подвиги. Прогони нам, чего в тебе этакого крутого. Так поглядеть, нифига особенного. Да? – поискал он поддержку у собутыльников. – Таких шрамов с улиц кучу нагрести можно.
– Закурить дайте, – сказал Сергей.
– Во борзый! – воскликнул самый рыжий и молодой.
Наоборот, подумал Шрам, совсем наоборот. Он крайне терпелив и вежлив с суками, и собирается вести себя примерно, не делать того, чего сейчас до боли хочется. А хочется сплюнуть на пол (нет ничего сволочнее, чем харкнуть на пол хаты, но то на пол хаты людской, а это сучья), хочется также расписать этим козлам по белому всю их позорность и что с ними следует сотворить.
– Чего