и зажигалку.
Подтащив чувака по кликухе Чубайс к шконке, прислонив к ним, Сергей связал ему руки бывшей своей веревкой. Пристроился возле и закурил.
Пока курил, Чубайс очухался.
– Знаешь такой стишок? – сказал ему Сергей вместо приветствия. – Я и сам не помню, где и от кого услыхал. Оцени.
Дети в лесу повстречали Чубайса
И в рассыпную под крик «Разбегайся!».
Но поскользнулся один на сопле.
И долго над этим смеялись в Кремле.
Ложный Чубайс нервно и заискивающе хихикнул.
– Давай, чеши языком, трави басни, вываливай до кучи все, чего знаешь. – Выпить Сергею хотелось до слюны по подбородку. Но «Тигоду» нельзя, доктора не велят. И другие марки, которые могут стоять – почему нет? – в холодильнике, тоже нельзя. Ведь и о завтрашнем дне подумать надо.
– О чем? – голос самого рыжего и молодого заметно утончился против прежнего, каким отмачивал шутки и спрашивал «тащить ли вторую бутыль».
– О жизни вашей сучьей. Кто задачи ставит, с кем дело имели и прочее.
– Вы меня не убьете? – и всхлипнул.
И на «вы» обращаться начал, что, конечно, трогает душу подлинного интеллигента Сереги.
– Если заслужишь интересными историями, может, и не убью, – в общем-то, приукрасил реальность Шрам. Приговор Чубайсу был уже подписан, а мораторий на смертную казнь в сучьей хате Сергей вводить не собирался. Придется и рыжему испить напитка «Тигода-плюс».
«Ну все, мудозвоны, – Шрам почувствовал, как со дна души мутным илом поднимается злоба, злоба не сиюминутная, а основательная, – довели! Хоре гадать, убьют-не убьют, как меня замочат, кто, где и чем. Потому что тогда точняком замочат. И не сявка я, чтоб ждать и дрожать. Надо разворошить этот гадюшник. Добраться до падлы, которая заправляет этим беспределом. А „угловые“ отцы теперь, после Клима, по любому выходят вне закона. Ссучились по самую крышку, на разборе моя правда будет. Конечно, дожить еще надо до разбора»...
Ну, это на завтра. А на сегодня хватило уж маеты. Выслушать этого, а потом – в люлю. Сегодняшней ночью можно себе позволить и поспать. В камере не останется посторонних. А дверной лязг он услышит. Обязательно услышит...
Глава четвертая. Несознанка
Я пишу тебе, голубоглазая,
Может быть, последнее письмо.
Никому о нем ты не рассказывай —
Для тебя написано оно.
Суд идет, и наш процесс кончается,
И судья выносит приговор,
Но чему-то глупо улыбается
Старый ярославский прокурор.
И защита тоже улыбается,
Даже улыбается конвой.
Сышу: приговор наш отменяется,
Заменяют мне расстрел тюрьмой.
1
– Значит, ничего не слышали?
– Да, сплю как убитый, хоть из пушки над ухом пали. Вы ж, наверное, в курсах про такие случаи?
– Доводилось, голубчик. Про что я только не слышал, с чем только не сталкивался... – заодно из