Может, о том, что набралось больше вопросов, чем ответов. Хотя, наверное, спасибо судьбе и за то, что к концу жизни судьба все же повернулась к нему. Да еще Прасковья. Это она захотела, чтобы Миколай постоял за себя, за все то, что осталось позади. А то ведь как и войны у него не было. И Победы тоже.
У всех была. У таких, как он, нет.
Ни на одном этом празднике никто не вспоминал о нем, бывшем польском солдате, на чью долю выпало столько всего, что рубцами легло на всю оставшуюся жизнь.
Не раз и не два говорили мы с ним об этом. Сколько архивов довелось мне, тогда военному журналисту, поднять, сколько запросов послать, чтобы каждое сказанное им слово подтвердить документально.
И только теперь, на склоне лет, пришло к таким, как Миколай, спасибо от польского народа. Пришло во многом благодаря той политике, которую по отношению к участникам Второй мировой войны стала проводить новая Беларусь.
Пригласят старых солдат в Варшаву и будут там чествовать как героев. С Пинщины таковых набралось свыше двух десятков человек. Получат они медаль участника войны сопротивления и указ к ней первого президента Польши Леха Валенсы. Свозят их к местам былых боев, где глаза застелет слеза воспоминаний…
…Плохое знамение выпало в тот год его родному селу Лунин. И кто его наслал? С соседями жили мирно, разве что лобчан могли подразнить, довести до белого каления, а то и до дрючка в руках. Но чтобы до «красного петуха»? Борони Бог.
Скорее всего, в таком знамении было виновато само село.
Тем вечером 1926 года Илья Голова с Грицом решили погрузить на подводы доски, чтобы с утра пораньше свезти в Пинск и продать. Пречистая – большой праздник, и базар большой. Покупателей много, и за хорошие доски давали хорошую цену. Когда нарезали их на местном лесозаводе у Бромберга, спрятали в клуню, чтобы, не дай Бог, лесники князя Друцко-Любецкого не пронюхали. Тогда или большой штраф, или долговая тюрьма.
Когда зашли в клуню, Илья прибавил огня в керосиновой лампе и повесил ее на крюк:
– Ладные доски, – удовлетворенно сказал он.
– Гроши будут, – подтвердил Гриц.
Замолчали, принялись за работу. Уже заканчивали, когда Илья, поворачивая последнюю, зацепил лампу. Огненная струя вместе с разбитым стеклом плеснула на солому. Клуня вспыхнула, словно в ней порох держали. Еле успели Илья с Грицом выскочить да коня подальше отвести.
И поплыл над селом истошный крик:
– Пожа-а-ар!!
Нет ничего страшнее такого крика. До этого огонь несколько раз опустошал лунинские улицы. Еще не забыло село, как, обняв ступку, металась с безумным взглядом около горящей хаты Оля Оброменя, а ее Роман все старался вынуть из проемов новые окна, за которые уплатил немалые деньги и совсем недавно вставил.
Хаты стояли почти рядышком. Крыша к крыше. Теснота. Да и крыши где соломенные, где камышовые. А если ветерок… – пошел плясать огонь.
Вот и теперь сразу задымилось у Романа Рублева, у Головиных, за ними у Мыла, Космича занялось.
Затем вдруг сразу через