как-то остался цел.
И вот это сияние в волосах, как нимб,
и вот это, что остро торчит за плечом твоим,
я как только увидела, сразу всё поняла —
это humerus humerus, обломок крыла.
Я стояла вон там, за елью, в густой тени,
ты тогда не заметил, так хоть сейчас оглянись,
а пылинки висели в воздухе, как в меду,
разве ты не услышал, что я за тобой иду?
Все случилось, теперь веками иду за тобой,
солнце мёдом льется, асфальт прорастает травой,
и столбы с фонарями теснятся, как тёмный лес,
потому что я помню, как ты спускался с небес.
озеро
Уходил от воды, оставляя свое отраженье
воде навсегда, лишь однажды коснувшись взглядом
этой тёмной воды, и становился всё ближе,
пока не исчез, навсегда оставаясь рядом.
Ведь он провалился внутрь, как жуки и листья,
как луна и солнце, утопленники и сети,
вместе с клинками, латами, страхами, мыслями,
и остался на дне, в тишине, во тьме, незаметен.
Но вода, дорогой мой, большего и не может —
хранить, качать на волнах, утолять жажду,
пока он её покой когда-нибудь не потревожит,
возвратясь забрать, что уронил однажды.
гаммельнский крысолов
Выскользнуло, надтреснуло, разлом едва ощутим,
но больше мне не услышать этих манящих слов,
словно над тёмной пропастью дудочку опустил
и усмехнулся ехидно гаммельнский крысолов.
Больше по тёмным улицам спящих ночных городов
я не иду за мелодией, не разбирая пути.
Ты надо мной посмеялся, гаммельнский крысолов,
под моими ногами пропасть, я не знаю куда идти.
Что же, теперь мне вечно во тьме молчащей стоять?
Ожидая хотя бы звука, ни жива, ни мертва?
Мне остаётся только самой в тишине напевать
и слушать, как возвращает эхо мои же слова.
Если я перестану – мир навсегда замолчит.
И надо, коль я намерена всё же дожить до утра,
веки до боли смежить и представлять в ночи
крепкую руку с дудочкой, опущенную у бедра,
может быть только на время? Он так же молчит в ответ
и усмехается, слыша, как я, сбиваясь, хриплю,
самой себе возвращая то, чего больше нет,
эхом из тьмы молчащей – я люблю, я люблю…
о пользе белых медведей
Мне подарили зимою медведя, я назвала его Эль,
Он белый, надушен ладаном,
размером чуть больше младенца.
Каждую ночь я ложусь с ним в белую, как снег, постель
и прижимаю его к животу, пытаясь уснуть и согреться.
Каждую ночь я пытаюсь спастись из вязкой реки снов,
там, где под чёрным илом на дне острых коряг изгибы,
падаю вниз и туманною лентой вьётся из губ кровь,
и на другой стороне воды бьётся луна, как рыба.
Тело мое, как приманка, белеет в этой ночной воде,
смерть проплывает слепою рыбой
с острыми