надо знать…
И – точно эхо отозвалось – раздался насмешливый, бодрящий возглас:
– Поймать да связать…
Чуть приподняв брови, парень негромко сказал:
– Отстали бы от меня…
Старичок, аккуратно сложив платок, спрятал его и, подняв сухую – точно петушиная нога – руку, усмехнулся остренькой усмешкой:
– Может, люди не из пустого интереса просят…
– Плевать мне на людей, – буркнул парень, а большой мужик, притопнув, заревел:
– Как так? А куда от них денешься?
Он долго и оглушительно кричал о людях, о боге и совести, дико выкатывая глаза, взмахивая руками, и, разъяряясь все больше, становился страшным.
Публика, тоже возбуждаясь, одобряла его, подкрикивая:
– Верно-о! Во-от…
Парень сначала слушал молча, неподвижно, потом разогнул спину, встал, спрятав руки в карманы штанов, и, покачивая туловище, начал оглядывать всех зло и ярко разгоревшимся взглядом зеленоватых глаз. И вдруг, выпятив грудь, закричал сипло:
– Куда пойду? В разбой пойду! Резать буду всех… Ну, вяжите! Сто человек зарежу! Все одно, мне души не жаль, – кончено! Вяжите, ну?
Говорил он задыхаясь, плечи у него дрожали, ноги тряслись, серое лицо мучительно исказилось и тоже все трепетало.
Люди угрюмо, обиженно и жутко загудели, отступая от него и уходя, некоторые стали похожи на парня – озлились так же, как он, и рычали, сверкая глазами. Было ясно, что сейчас кто-нибудь ударит его.
Но он вдруг весь стал мягкий и точно растаял на солнце, ноги его подогнулись, он рухнул на колени, наклонив голову, как под топор, едва не ударившись лицом об угол ящика, и, хлопая ладонями по груди, стал кричать не своим голосом, давясь словами:
– Разрешите, – как же я? Виноват я? Сидел в остроге, ну, после – судили, сказали – свободен.
Он хватал себя за уши, за щеки, раскачивая голову, точно пытаясь оторвать ее.
– Ага-а? – рявкнул большой мужик. От его крика люди испуганно шарахнулись прочь, несколько человек поспешно ушли, остальные – с десяток – растерянно и угрюмо топтались на одном месте, невольно сбиваясь в тесную кучу, а парень надорванно говорил, болтая головою:
– Уснуть бы мне лет на десять! Всё пытаю себя, не знаю – виноват али нет? Ночью вон этого человека ударил поленом… Иду, спит неприятный человек, дай, думаю, ударю – могу? Ударил! Виноват, значит? А? И обо всем думаю – могу али нет? Пропал я!..
Должно быть, окончательно истомившись, он перевалился с колен на корточки, потом лег на бок, схватил голову руками и сказал последние слова:
– Убили бы меня сразу…
Было тихо. Все стояли понурившись, молча, все стали как-то серее, мельче и похожи друг на друга. Было очень тяжело, как будто в грудь ударило большим и мягким – глыбой сырой, вязкой земли. Потом кто-то сказал смущенно, негромко и дружески:
– Мы, брат милой, тебе не судьи…
Кто-то тихонько добавил:
– Сами, может, не лучше…
– Пожалеть – можем, а судить – нет! Пожалеть Тебя – это можно! А боле ничего…
Мужик