Но отходчивый, этого не отнимешь. Полыхнет, бывало, а через час уже и разговаривает, будто ничего и не было. А мужчины-то знаете какие бывают? Далеко ходить не надо. У сестры вон Виктор. У-у-у…
Безнадежно машет рукой.
– Так, так… Еще что-нибудь?
– Да что еще-то? – переспрашивает она и вдруг, прижав платок ко рту, начинает негромко выть, качаясь в кресле. – Хорошо жили мы… по-человечески… несчастье-то какое, господи! Хотели к весне машину взять, все присматривался, какая что… Зачем он в щиток-то полез? На то электрики есть. Надо было по начальству: так и так, мол, электричество барахлит или что там. Нет, сам. Все сам!.. В прошлом году соковыжималку взялся чинить, а теперь ее ни в одной мастерской не берут, а она каких денег стоит. Все сам! Зла не хватает, честное слово!..
Воспоминание о соковыжималке становится серьезной преградой для вот-вот уже готовых, кажется, хлынуть слез. Анна Дмитриевна вытирает платком глаза и хмуро смотрит на меня.
– Он любил вас? – спрашиваю я мягко.
– Он-то? – она задумывается. Губы снова начинают дрожать. – Конечно… любил… мы с ним душа в душу. Он и зарплату всегда домой, и если купить что… Вместе поедем в субботу на оптовый, он стоит с сумками, я по ларькам. Ну поворчит, конечно, не без этого… Нет, мы душа в душу. В Крым ездили в… в каком же году? Петьке шесть лет было. Ой, давно уж как… а как вчера, правда. Утром на пляж, на камушки… у нас камушки были. У всех песочек… нет, у нас камушки. Даже лучше. Грязи меньше. До обеда поваляемся, или Вася еще утром за баклажкой сходит, винцо под зонтиком потягивает. Я и не ругалась, что уж. Оно слабенькое, как квасок. И сама, бывало, стаканчик выпью. Вася-то и скажет: ну-ка, Нюра, выпей стаканчик, чтобы солнце ярче светило…
Анна Дмитриевна замолкает и невидяще смотрит мимо меня куда-то в стену. Кажется, что по неподвижным глазным яблокам медленно плывут облака прошлого, набегают бирюзовые волны ее воспоминаний.
В общем, негусто. И уже понятно, что большего не вытянуть.
– Спасибо, Анна Дмитриевна. Вы можете идти. Она испуганно вскидывается.
Что?
– Я говорю: спасибо. Вы мне очень помогли. До свидания.
– Вы уж пожалуйста, – говорит она, беспокойно озираясь. – Уж я вас прошу. Мы в долгу-то не останемся. Уж Вася так хотел.
– Я понимаю. Все, что в моих силах.
– Бывало, подвыпьет и заводит. Вот, мол, хоронить тебя буду, Нюрка, так анимацию по первому разряду. Лучшего аниматора возьму, никаких денег не пожалею. Так, мол, ты мне надоела, что уж отпразднуем так отпразднуем, ты, мол, и не сомневайся… А и правда, у меня-то здоровье всегда слабое было, а он жилистый такой, крепкий. Конечно, обидно слушать, этого не отнимешь… а оно вон как вышло. Уж лучше бы я, – рот снова кривится. – Лучше бы я, правда… Что я теперь? Кому нужна? Петька вырос, мотается из конца в конец, как цветок в проруби. Раз в полгода заглянет к матери – вот и вся радость… Уж вы пожалуйста!
Она раскрывает ридикюль и шарит в нем растопыренными пальцами, не отводя широко раскрытых слезящихся глаз.
– Больше-то мы не можем… ведь как дорого все по этой части…
Я