tle>
Глава 1
Брожение
23 апреля 1682 года Москва была окутана ненастьем. Беспросветные тучи, закрывая собой все небо, сыпали на город непрерывный мелкий дождь. Вода была повсюду: она капала с уныло свисающих веток, падала с навесов над воротами и крыш, текла по земле ручейками, собиралась в лужи, висела в воздухе и, смешиваясь с дымом из печных труб, образовывала мрачную туманную мглу.
Редкие прохожие спешили убраться с улиц в теплые помещения, чтобы возле топящихся печей обсуждать с родными последние московские новости. А говорили москвичи в основном о тяжелой болезни благочестивого государя Федора Алексеевича.
В народе бытовало мнение, что вовсе не случайно сыновья Алексея Михайловича Тишайшего1 от его первой жены Марьи Ильиничны Милославской страдают от множества недугов, а потому что когда-то ныне уже покойный царь отказался, по наущению бояр, жениться на Евфимии Всеволожской, которую он сам же и выбрал на смотре невест. Боярин Борис Иванович Морозов, имевший тогда немалое влияние на юного государя, убедил его взять в жены Марью Ильиничну Милославскую, чью сестру сам собрался вести под венец. Отвергнутая Евфимия оказалась вместе со своими родными в ссылке. В народе же об этом поначалу забыли, но вспомнили, когда у государя Алексея Михайловича стали появляться на свет больные или вовсе нежизнеспособные сыновья. Возникла молва, что это Всеволожские наложили порчу на мужское потомство царской четы. Проверить слухи уже не было возможностей, поскольку ни сама Евфимия, ни ее отец и братья долго после своего изгнания из царских чертогов не прожили. Однако люди не находили иного объяснения тому, что шесть переживших младенческий возраст дочерей Алексея Михайловича и Марьи Ильиничны имели отменное здоровье, а троих их же сыновей одолевали хвори. Впрочем старший из царевичей, Алексей был все-таки покрепче братьев, и отец возлагал на него большие надежды, но за месяц до своего шестнадцатилетия юноша внезапно умер.
Потому и случилось то, что после Алексея Михайловича на престол взошел пятнадцатилетний Федор Алексеевич, который страдал от цинги2, да вдобавок еще получил тяжелую травму, когда в детстве выпал из саней, и те ему по хребту проехали. Видя, как нового царя несут за гробом отца в черных носилках (идти юноша не мог из-за усилившегося недомогания), мало кто верил, что Федору удастся задержаться на белом свете хотя бы еще на год, но он, болезный, протянул более шести лет и даже успел два раза жениться. Поэтому и сейчас простые московские жители не теряли надежды на благополучный исход приступа хвори у государя. Уж очень любил народ доброго царя Федора Алексеевича.
Дождь прекратился после полудня. Как-то сразу вдруг раздвинулись тучи, и сквозь мутный просвет несмело выглянуло солнце. Однако Москва по-прежнему оставалась погруженной в тишину и покой, пока из стрелецких слобод и солдатских Бутырок3 не послышался вдруг многоголосый гомон. А вскоре затрещали барабаны и раздался стройный топот множества ног.
В это время на Красной площади начали открываться после дождя лавки, понесли свой товар торговцы всякой мелочью, появились и первые покупатели. Народ с удивлением прислушивался к приближающемуся шуму. Не успел никто опомниться, как появились шагающие стройными рядами стрельцы и солдаты.
Когда царь окончательно слег, положение низших воинских чинов стало заметно ухудшаться. Служивые не получали жалованье, зато обрели у начальства немало новых тягот. В стрелецких слободах роптали все больше, о чем в Кремле, конечно же, было известно. Некоторых бояр беспокоил этот ропот, но большинство царедворцев не обращали на него внимание. Не в первый раз служивые волновались, и всегда все успокаивалось само собой. Каково же было изумление обитателей Кремля, когда под грохот барабанов государева надворная пехота4 вошла в Никольские ворота. Судя по цветам форменных кафтанов, в этом вторжении участвовали все стрелецкие и солдатские полки.
Думный постельничий, боярин Иван Максимович Языков, выйдя на боярскую площадку, столкнулся там с главой Стрелецкого приказа, престарелым князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым.
– Тебе, старый хрен, давно служба в тягость! – рявкнул думный постельничий. – Ты что же, все дела своему сынку препоручил, а сам бока на печи греешь? Да и твой сын, оса ему в седалище, тоже, кажись, не справляется! С вас обоих будет спрос за то, что стрельцы перепились и шумят под окнами хворого государя! Немедля наведите порядок: высеките зачинщиков, иначе сами кнута отведаете!
Князь Долгоруков обиделся:
– Придержи коней, боярин! Кто ты таков, чтобы грозить князьям Долгоруковым? Что, высоко забрался? И покрепче тебя мужи с той высоты падали!
– Что там творится? – спросил Языков, умерив свой пыл.
– Стрельцы взбунтовались, – ответил Юрий Алексеевич. – Явились жаловаться царю на своих полковников.
Думный постельничий опять взбеленился:
– Значит, жаловаться они явились? А ты будто не знаешь, как