и девицы Москвы стали носить красивые польские шапочки и прочие изысканные наряды. Что касается царевен, то они были благодарны жене царя Федора за то, что она убедила мужа дать им некоторую финансовую независимость. Если прежде сестры и тетки государя не вправе были распоряжаться поступавшими на их содержание деньгами, то теперь они сами выбирали, на что потратиться.
Нововведения царицы Агафьи Семеновны нравились далеко не всем. По словам боярынь, мамок и сенных девок, москвичи между собой всерьез обсуждали возможность смены царем веры: дескать, как бы государь Федор Алексеевич не пожелал под воздействием жены-полячки обратиться в латинство. А еще государя и его молодую царицу сравнивали с Дмитрием Самозванцем22 и Мариной Мнишек. Эта молва не имели под собой никакой почвы: Грушецкие, несмотря на свои польские корни, были православными и сохранили свое православие даже тогда, когда служили литовским гетманам. Да и Федора Алексеевича никакая любовь не заставила бы изменить вере отцов, дедов и прадедов. Однако в народном восприятии поляки были прочно связаны с латинством, а доказательством сильного влияния молодой царицы на мужа служило, например, его решение заставить свое окружение сменить охабни на короткие (выше щиколотки) кафтаны. На самом же деле, на затею государя с одеждой повлиял князь Василий Васильевич Голицын, давно отказавшийся в обиходе от охабня. Но у народа на любой счет имеется свое мнение.
Почему же царь Федор после развитой Грушецкой женился на темной Апраксиной? Просто его уже съедала болезнь, и он торопился обзавестись наследником. Марфа же была избрана государем в супруги из-за ее внешнего сходства с умершей царицей Агафьей. Но, к сожалению, мечта Федора Алексеевича о сыне так и не сбылась.
Покои вдовой царицы Марфы Матвеевны соседствовали с покоями вдовой царицы Натальи Кирилловны.
«Хоть бы мачеха не появилась в сенях, – неприязненно подумала Софья. – Да и ее родичей мне вовсе не хочется встретить».
Царицу Марфу она нашла в светелке. Вдова Федора Алексеевича пребывала в обществе боярынь Арины Вельяминовой и Анны Полтевой. Они втроем занимались рукоделием – вышивали на пяльцах.
Расцеловавшись с невесткой, царевна сказала:
– Я потолковать хочу с тобой, Марфуша.
Она окинула пристальным взглядом боярынь, и те, не произнеся ни слова, покинули светелку. Царевна совсем не собиралась обсуждать с вдовой брата какие-то секреты, но Вельяминова и Полтева были ей неприятны уже тем, что могли быть тайными соглядатаями Нарышкиных.
– Здрава ли ты? – спросила Софья с деланной заботой.
Плачущим голосом Марфа начала рассказывать о своей горькой участи вдовицы. Ее прекрасные агатовые глаза наполнились слезами, а щеки налились краской. Царевна сочувственно кивала, испытывая при этом мстительное удовлетворение.
«Не о моем брате ты вовсе скорбишь, а о своей загубленной молодости. Вдова царя ничьей уже женой не может стать. А тебе, поди, желанна