гонит к Веселым Молодцам, а то, когда идет прилив и слышно, как у дальнего конца Ароса ревет Гребень, обратное течение заворачивает в Песчаную бухту. Оно-то и подхватило этого «Христос-Анну» и понесло кормой вперед – нос лежит теперь куда ниже кормы, и все днище открылось. Ну и треск был, когда его ударило о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нелегко живется морякам, холодная у них, опасная жизнь. Я сам немало времени провел над пучиной морской. И зачем только господь сотворил эту скверную воду! Он создал долины и луга, сочные зеленые пастбища, тучную красивую землю…
И ликуют они и поют,
Ибо радость ты им даровал,
как говорится в стихотворном переложении псалмов. Не то чтобы от этого они стали благочестивее, но зато красивы, да и запоминать их легче. «Кто в море уходит на кораблях», – как в них еще говорится,
И трудится над бездной вод,
Тому господь свои труды
И чудеса узреть дает.
Ну, говорить-то легко. Давид, наверно, не слишком хорошо знал море, а я одно скажу: да не будь это напечатано в Библии, так я бы уж подумал, что не Господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море. От него не жди ничего хорошего, кроме рыбы. Ну да Давид небось думал о том, как Господь несется на крыльях бури. Ничего не скажешь – хорошенькие чудеса дал Господь узреть «Христос-Анне». Да что там чудеса! Кара это была, кара во тьме ночной посередь чудищ морской пучины. А души их – ты только подумай! – души их, может, не были еще готовы! Море – проклятое преддверье ада!
Я заметил, что в голосе дяди слышалось неестественное волнение, и он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При этих последних словах, например, он наклонился, оперся о мое колено растопыренными пальцами и, побледнев, заглянул мне в лицо, и я увидел, что его глаза горят глубоким огнем, а у рта залегли дрожащие складки.
Вошел Рори, и мы приступили к обеду, но это лишь ненадолго отвлекло дядю от прежних мыслей. Правда, он задал мне несколько вопросов о моих успехах в колледже, но я заметил, что думает он о другом, и, даже когда он произносил свою импровизированную благодарственную молитву (как всегда, длинную и бессвязную), я и в ней услышал отзвуки все той же темы, ибо он молился, чтобы Господь был «милосерден к бедным, безрассудным, сбившимся с пути грешникам, всеми покинутым здесь, у великих и мрачных вод». Затем он повернулся к Рори.
– Была она там? – спросил дядя.
– Была, – сказал Рори.
Я заметил, что они оба говорили как бы между собой и с некоторым смущением, а Мэри покраснела и опустила взгляд. Отчасти желая показать свою осведомленность и тем рассеять неловкость, а отчасти потому, что меня снедало любопытство, я вмешался в их разговор.
– Вы имели в виду рыбу? – спросил я.
– Какую еще рыбу! – вскричал мой дядя. – Он про рыбу говорит! Рыба! У тебя мозги зажирели. Только и думаешь, что о плотских желаниях. Это злой дух, а не рыба!
Он говорил с большой горячностью, словно рассердившись. Должно быть, мне не понравилось, что меня так резко оборвали, –