внимательно глянул мне в глаза из-под кустистых бровей. Он как будто хотел убедиться, что смысл сказанного дошёл до меня. Однако после всего пережитого, когда моя жизнь, можно сказать, висела на волоске, осознать и принять эту истину было не так сложно. Я кивнул и выдавил:
– Да, я это понимаю…
– Судя по всему, – уверенным тоном продолжал Пётр Арсеньевич, – он потом ещё накидал в яму сверху кусков этой породы. Чтобы всё выглядело, как будто ты сам упал. У него был мотив, и для него серьёзный. А какой – мы обязательно докопаемся. Но в следующий раз.
– Когда? – спросил я.
– Думаю, дня через три-четыре. Пока ты не готов вспомнить. Твоему организму надо восстановить все свои резервы, в том числе и психические.
– Хорошо, вам виднее, – пробормотал я.
– Отдыхай, Слава. – Пётр Арсеньевич поднялся. – Скоро увидимся снова. Но до тех пор, повторяю, о наших занятиях никому ни слова. Ни друзьям, ни полиции, ни даже маме. Договорились?
– Договорились, – я слабо улыбнулся.
Психотерапевт ушёл, оставив меня одного.
Да, теперь мне было о чём подумать.
Пётр Арсеньевич, как и говорил, на следующий день не явился. Не было его и послезавтра. Я за время его отсутствия поймал себя на мысли, что с нетерпением ожидаю его визита и следующего сеанса погружения в глубины своей памяти. Желание узнать, что произошло там, на дороге, свербило всё сильнее.
Большую часть своего лежачего времени я лежал, уставившись в потолок, и мучительно размышлял: почему Жора так поступил со мной? Не забавы же ради? Я же всё-таки человек, а не та пчела в машине, которую он недолго думая прихлопнул. Что я ему мог сделать? И ладно Даша – она в машине сидела. Она ни о чём не знала и, может, до сих пор не знает. Но Витька – он же всё видел… Почему он со мной и сейчас явно неискренен, и тогда на горе держался несколько странно? Будто он уже знал о Жорином намерении… А сейчас стыдится того. Чего же он тогда меня не предупредил, не дал знать хотя бы намёком? Он что, с Жорой в сговоре?
Было много вопросов, а ответов не было ни на один.
Радовало одно: боль с каждым днём слабела, уходила из всех частей тела. Травмы заживали, я чувствовал себя бодрее и лучше. Меня продолжали возить на перевязки и прочие положенные в таких случаях экзекуции. Я терпеливо сносил всё это, тем более что каждый раз давалось всё легче.
Каждый день меня навещали разные люди. Кроме наблюдавшего меня врача и медсестры, разумеется, матушка приходила каждый день. Побывали одноклассники, оставшиеся на то время в городе и наслышанные про мою беду. Ещё родственники были. В общем, надолго я в одиночестве не оставался.
Следователь больше не появлялся. Наверное, решил, что из меня выжать нечего, что бы он там ни хотел узнать. И я никому ничего не говорил из того, что открылось мне под гипнозом. Я помнил обещание, данное Петру Арсеньевичу, при том и сам понимал, что болтать лишнего не стоит. Хотя рассказать кому-нибудь страшно хотелось, аж язык чесался.
И всё-таки я не сдержался. Нет, не то чтобы рассказал или прямо дал