делать не следовало. И, соответственно, милитаризация «октябрьского режима» только усиливалась, а армия становилась «государством в государстве». Королем этого теневого государства и был Милан Обренович. Его так и называли – «король армии»3. Увеличив прием в Военную академию, он сформировал многочисленный корпус лично ему преданной военной молодежи, для которой стал буквально «идолом». Значение же Александра Обреновича – настоящего короля, не вмешивавшегося в дела вооруженных сил, в глазах офицерства падало4.
При этом «тимокский синдром» (его продолжали сознательно культивировать) глубоко засел в сознании офицеров. «Мы – армия. Это организованная оборона страны от агрессии извне и гарант внутреннего порядка… И если нам, как военным, долг велит защищать отечество от внешних врагов, то почему нам не защищать его и изнутри»5, -говорили будущие заговорщики. А гарантия «внутреннего порядка», или защита трона Обреновичей, ассоциировались у них теперь с лояльностью одному «королю армии»6. «Мы обожали короля Милана»7, – признавались взводные и ротные командиры.
И как только пути отца и сына разошлись, армия, а точнее – молодое поколение офицеров, выпестованное и прирученное Обреновичем-старшим, сделало свой выбор.
Тому же, что они разошлись, в немалой степени способствовал сам экс-король и его неуемные амбиции, которые совсем не ограничивались чином армейского генерала, придуманном специально для него. Еще до встречи с сыном в Париже осенью 1897 г., где и был решен вопрос о возвращении Милана, тот принялся выяснять «деликатный» вопрос – носил ли основатель династии, князь Милош, титул «верховного вождя», как в свое время Карагеоргий8… Поиски столь сомнительной легитимности при живом и законном монархе (да к тому же – родном отпрыске) были сродни мине, закладываемой в основание династии. Поскольку было очевидно, что король-сын тяготится растущим влиянием и жесткой волей родителя, который «чем увереннее и сильнее чувствовал себя в армии, тем больше стремился к доминированию над всем и вся»9.
Понятно, что длиться вечно такое положение не могло: мина, собственноручно заложенная Миланом Обреновичем, «рванула» в июле 1900 г., когда была объявлена помолвка короля Александра с Драгой Машин – король-отец находился в то время за границей, ему запретили возвращаться в страну. Мало того, опасаясь за свою власть в случае несанкционированного возвращения Милана (а у того было немало сторонников – не только в армии, но и в политических кругах, – которые призывали его вернуться), Александр приказал пограничной страже застрелить отца в случае попытки пересечь сербскую границу.
«События 29 мая 1903 г. невозможно отделить от личности Милана Обреновича, – констатировал прекрасный знаток той эпохи Милан Йованович-Стоимирович, – ибо заговор родился в тот момент, когда разнеслась весть, что его сын дал команду убить отца, если он силой попытается перейти границу Сербии»10. То же подтвердили и сами молодые заговорщики11. Причем, пока Милан