снова шум воды в унитазе.
– А я пока приберусь.
Для полной картины не хватает тараканов на кухне, – мелькает зловредная мысль. Но чего нет, того нет. Лапки тараканов, усы создают характерные колебания в воздухе. Жизнь вибрирует.
– Джана!!
– Что?!
Как же она вибрирует! Меня раздражает их манера кричать через пространство – пусть небольшое, пусть замкнутое, – вместо того, чтобы сделать шаг навстречу друг другу. Раздражают горы немытой посуды и вечное кап-кап-кап…
Вашу мать! Вызовите слесаря! – хочется заорать так, чтобы оглохли. – И замолчите, наконец!
– Ну, джана!
Не слышат. Они не знают моих желаний. Когда человек счастлив, он слышит только себя.
Слесаря!!!
А если и впрямь заорать?
На лестничной клетке сталкиваюсь с Серафимом – сияние от лица его. Не здороваюсь и никогда не поздороваюсь. В прошлый четверг я сказал «Привет!», а он не ответил.
– Привет! – говорит Серафим.
– Привет.
Нам не о чем говорить, нечего скрывать. Мы ждем лифт: без скрупулезного рассматривания собственных ботинок или надписей на стенах, без напряжения. Хотя вот эта: «Сирафим гандон», – вызывает улыбку наличием орфографических ошибок в таких, казалось бы, знакомых с детства словах. Любопытно, кому из тинейджеров он запретил курить в подъезде? Спросить?
– На улицу, воздухом подышать?
– В магазин.
– Понятно…
С ним легко молчать, даже в лифте застрять не страшно, – будто и нет никого. Только углекислый газ выделяется. А впрочем, не намеряй ему Господь двух метров, я бы и этого не заметил. Большой он какой-то. Хорошо, что люди не читают чужие мысли. Или читают? Будь я моложе, здесь бы на полстены красовалось: «Эльвира – пиз (дальше замазано)!»
Затихла лебедка, доставив кабину на девятый этаж. Я улыбнулся своим мыслям откуда-то сверху, почти как она, и среди мыслей не выделил Серафима. Раздолбанные тысячами людей, подрагивая, разъехались двери лифта. «Представь себе, что чрево, в которое ты входишь, – небесная обитель».
– Деньги забыл! – удивился Серафим.
«Представь себе, что чрево»… и я вошел.
Сомкнулись воды… тьфу, сомкнулись двери за спиной. Матка вздрогнула, загудела и начала опускаться. Я огляделся, внимательный к деталям: все как обычно. Восьмой этаж: я ничего не испытываю; пульс нормальный. Седьмой: где же мое воображение? Шестой: допустим, стальной трос, на который подвешена кабина – пуповина, и если ее обрезать… Лебедка остановилась. Я снова улыбнулся: шестой этаж, и если ее обрезать… Говорят, ребенок может улыбаться в утробе матери. Чему? ведь он ничего не видит?.. Если ее обрезать – будет выкидыш! Погас свет.
Перестань улыбаться, придурок! надо было сразу нажать на кнопку вызова! Ты хотя бы помнишь, где она? – От неожиданности я забыл, где находится панель с кнопками, и теперь, без приказов самому себе, мог растеряться. – Вытяни вперед правую руку! – В кромешной тьме, осторожно протягивая руку, вдруг подумал: а где