подъезд как на ладони. Лучшего места для наблюдения не придумать. Чуть в стороне железные качели. Скрип качелей сводит меня с ума. Маленькие садисты становятся в очередь, чтобы испытать чувство полета. Каждое утро я планирую спилить их ближайшей ночью. Однажды не выдержу, и наряд милиции застукает меня во втором часу ночи с лобзиком в руке. Младший лейтенант Шпак из Золушки превратится в принцессу, в старшего лейтенанта. Каждую весну площадку красят масляной краской, и каждый раз в какой-то тыквенный цвет.
Я обогнул кусты. На детской площадке целовались влюбленные. Было в их поцелуях легкое остервенение, идущее от возраста – ему под шестьдесят, ей за сорок, – последний, отчаянный демарш. Она сжимала свои коленки на излете сексуальной жизни, на самом краю бездны; он терзал ее губы губами и ничего не мог сделать; его рука была прижата ее рукой. Дурная пародия на пятнадцатилетних. Я прочистил горло, как можно громче, прочистил, что было сил: Кху-кгу! Кху-кгу! – на трубный глас никто не отозвался. Просто принц и принцесса в волшебном саду. Стало жаль оскверненную детскую площадку. Лучше бы они совокуплялись словно тучи, чтобы гром гремел, чтобы молнии сверкали; только не эти полумеры, не эта нищета от зарплаты к зарплате, не эти поцелуи в обеденный перерыв. В обеденный перерыв все поцелуи – украдкой. Лучше бы они были принц и принцесса.
Оставалось действовать по четвертому варианту: лавочка у подъезда. На лавочку претендентов не находилось.
Поставив пакет на скамейку, потоптавшись на месте, оглядевшись по сторонам, представив на скамейке себя… ну, что я буду сидеть здесь, как дурак? В общем, оставил пакет.
Ленинский проспект стоял в обе стороны: те, кто стремился из центра куда-то на юго-запад, и те, кто двигался в центр, – томились в сизом дыму выхлопных газов. Наверное, сверху крыши машин поблескивают, как змеиная чешуя. Нервные сигналили небесам, пытаясь изменить свою участь; высовывались из окон автомобилей, в надежде увидеть конец проклятью; их проклятья терзали слух. Восьмиполосная гидра прижата к земле. Для полного соответствия с гербом Москвы не хватало Георгия Победоносца, пронзающего змею копьем. Удар копья, – примерно тысяча тонн в тротиловом эквиваленте, – и груды искореженного металла дымятся на лице земли; всегда прекрасном. В такой духоте, в такой тесноте, возможно самое примитивное развитие образа. Избави Бог! Год назад кто-то оставил 412-й «Москвич» возле пятого подъезда; на переднем сиденье развалюхи лежал плотный целлофановый кулек, из которого торчали какие-то провода. Первой забила тревогу Зинаида Петровна, – наш подъезд, шестой. Вызвала милицию. Стали искать владельца автотранспортного средства, не нашли; пробили номера через компьютер: ситуация не прояснилась. Приехали саперы; милиция оцепила двор. Во избежание дальнейшего риска, кулек с предполагаемой адской машинкой внутри решили уничтожить. Что и сделали. Останки пакета забрали на экспертизу. Когда зеваки покинули проемы окон, а участковый, составив акт, ушел по долгу службы, – вернулся хозяин «Москвича»: увидев решето на месте своего любимца,