и складской комнатой Эверик с Уорделлом и мелькают за выходящей на парковку открытой дверью. Эти двое возвращают на склад таблички «ПРОДАЕТСЯ», извлеченные из придорожных канав и найденные в перелесках, куда они попадают, когда местным подросткам надоедает держать их на стенах своих комнат или слышать от матерей, что те их видеть больше не могут. (Мы предложили награду в три доллара за каждую «находку», пообещав не задавать никаких вопросов, и Эверик с Уорделлом, серьезные, нескладные, долговязые и холостые близнецы без малого шестидесяти лет – урожденные хаддамцы и, как ни странно, выпускники Трентонского университета – обратили поиски табличек в точную науку.) Льюисы – отличить одного от другого я, как правило, не в состоянии – живут в стоящем неподалеку от моих доходных домов, сразу за углом, дуплексе, который достался им в наследство от родителей, и, вообще-то говоря, являются самостоятельными, прижимистыми, лишенными сантиментов домовладельцами: им принадлежит в Нешанике (и приносит изрядный доход) целый квартал населенных пожилыми людьми многоквартирных домов. Тем не менее они неполный день трудятся в агентстве, а также регулярно выполняют в моих домах на Клио-стрит мелкие ремонтные работы, и делают это с суровой, явственно обиженной скрупулезностью, способной создать у не знающего нас человека впечатление, что они меня терпеть не могут. А это нимало не отвечает действительности, поскольку оба говорили мне, и не раз, что, родившись в штате Миссисипи, я получил – вместе с нелегким историческим наследием – естественное и точное понимание представителей их расы, к которому ни один белый северянин и близко подойти не способен. Утверждение, разумеется, ни на йоту не верное, однако присущая Льюисам расовая неприкаянность старинного покроя неизменно позволяет их безосновательным «правдочкам» цепляться за жизнь с неколебимой силой истины.
Наша секретарша мисс Бонда Ласк уже покинула, как я вижу, женскую уборную и обосновалась в середине ряда пустых столов с сигаретой и «кокой» – сидит, скрестив ноги и покачивая той, что сверху, да так и будет сидеть, с удовольствием отвечая на телефонные звонки и листая «Таймс», до полудня, когда мы закроемся по-настоящему. Это крупная, рослая блондинка с громоздкой грудью и причудливым чувством юмора, на лице она носит тонны косметики, на теле – яркие, до смешного куцые платья, а живет в соседнем Гроверс-Миллсе, где однажды, в 1980-м, прошла с барабаном во главе военного парада. Она была ближайшей подругой Клэр Дивэйн, нашей убитой агентши, и все норовит обсудить со мной ее «дело», потому что знает, похоже, как мы ни осторожничали, что между Клэр и мной кое-что было. «По-моему, они не шибко стараются, – таково ее устойчивое мнение о нашей полиции. – Будь она белой девушкой, вы бы совсем другое увидели. Тут бы от ФБР проходу не было». И действительно, трех белых мужчин посадили было на день в кутузку, но потом выпустили, и за прошедшие с того времени недели расследование, похоже, никуда не продвинулось, даром что чернокожий жених Клэр – адвокат,