к его горлу подступил комок рыданий, который он более не мог скрывать. Прикрыв лицо ладонями, дворянин упал на колени Анастасии и заплакал, понимая, что пришло время отдавать единственную дочь, свою кровинушку, замуж. Анастасия коснулась его волос и вдруг резко прижала голову отца к своей груди. Две крупные слезинки скатились по ее щекам.
Отец и дочь, в душе обрадованные предстоящей свадьбе, не догадывались, что не все в их семье разделяют их чувства. Алексей Елизарович, словно тень присутствующий подле Глеба Михайловича, с нарастающим раздражением глядел на счастливую крестницу, которая скромницей сидела в полутемной горнице, время от времени глядя в оконце на голубое небо и плывущие по нем облака.
Большой, грузный Алексей Елизарович несколько дней пребывал в нерешительности: как знать, что будет потом с ним, ежели он решиться осуществить дерзкий план. Он то и дело ходил по комнате, наливал из кувшина вина и залпом выпивал, туша в сердце нарастающее раздражение и на Глеба Михайловича, и на Симеона Тимофеевича, и на ничего неподозревавшую Настеньку – дочь его покойной двоюродной сестры. Хмель постепенно ударил в голову и мужчина, с глубоким стоном усевшись в кресло, постучал кулаком по столу, словно желал одним ударом раздавить образ Симеона Тимофеевича: перед его взором до сих пор стояло злое, старческое лицо, щуплые ручки боярина ухватили за ворот кафтана Алексея Елизаровича и принялись трясти, думая, что таким образом вытресет всю правду.
– Ты должен мне доставить красавицу, – шипел словно змей старик, – хоть навоз ешь, хоть зад разорви, но Настька обязана быть здесь, – он указал кривым пальцем на скамью, – вот на этом самом месте, подле меня!
Крестный девушки пообещал исполнить все, что требуется, но его останавливало лишь сватовство Александра Тащеева, чей отец, суровый нравом опричник, не прощал нанесенные им обиды, до сих пор по округе ходили толки о судьбе купца Ивана Семеновича и тайном исчезновении вдовьего сына Олешки, которого нашли позже на берегу реки с перерезанным горлом. Алексей Елизарович не желал себе подобной участи, не хотел погибнуть от рук супостата безбожного, боялся корчиться в муках в московской темнице, истекая кровью и потом. Но, с другой стороны, Симеон Тимофеевич был не из тех, кто бросал слова на ветер: если пожелает, с него живого кожу сдерет и рука не дрогнет, жестокий старик был, пожалуй, даже круче нравом, нежели Никита Федорович, который в настоящее время был озабочен судьбой старшего сына Андрея, а также приездом царя обратно в столицу. Как бы то ни было, никто не станет печься об исчезновении дочери дворянина, чай, не царская девица да и не столичная боярина, кому она нужна? Да и не такая уж она и близкая родственница – подумаешь, дщерь двоюродной сестры, таких у него много по всей московской волости. Алексей Елизарович потягивал чашу с вином и предавался столь дерзким мыслям, тем самым успокаивая совесть свою.
– Инь ладно! – ударил он по столу. – Раз сказал, то сделаю. Настька никакой силы не имеет, кто она вообще