ждал, особенно вначале нашей стоянки, что вот появится девочка. Послушная голосу сердца, или просто зову смутных надежд – почему бы и нет?..
Итак, на сегодня кончено. Завтра ещё полдня в моём распоряжении. Такого момента, как сегодня, конечно, не будет, такой момент – он один. Высший момент этого дня, может быть (себе-то что лукавить), чудеснейшего дня в моей жизни… Что же будет? Со стоном сел я на диван, включил настольную лампу, огляделся. Моя каютка, мой полуночный мир! Завтра, завтра, завтра мне с тобой расстаться… Как изменчиво, скоро и невозвратно всё в этом мире бесконечном, безразличном! И словно ослушиваясь его украдкой, под глухой завесой ночи, вот этот мой маленький мир пока хранит, укрывает меня, внемлет мне. В это же время завтра я давно уже буду вырван из него. Властной лапой того мира – судьбой. И я притих, с горечью прощания наслаждаясь одиноким бдением в уютном тепле полумрака, ловя и стараясь запечатлеть в себе каждое мгновенье.
Но чтобы не дойти до состояния «разжижения души», насильно встрепенулся. Ничего! Главное – она смотрела – она смотрела – я вошёл в её жизнь. В конце концов полдня – это тоже что-нибудь да значит! Только… будет ли дана ещё возможность? Я словно балансировал на краю пропасти, тревожное ожидание нутряным током держало, точило меня.
Уже улёгшись, перебрал в памяти и снова проосмыслил все мои сегодняшние видения её, в особенности, конечно, наше стояние на палубке внизу. О, здесь что-то не случайно, верил в это, – а послано мне, для меня! И вот – неужели завтра?, неужели…
Ночью внезапно проснулся. И первое, что услышал, – гулкое плесканье воды, звонки с капитанского мостика, редкие команды – швартуемся. Поглядел в щель жалюзи – чалим к борту теплохода, огни. Да ведь это Ульяновск – и по времени вроде так!
Но спать! Завтра, что-то ждет меня завтра? Обречённо защемило на сердце. Ещё немного ночи – и до Куйбышева останутся считанные часы…
Третий день
Сон был неспокойный, вновь я проснулся чуть свет – и удивился тишине: мы стояли. Неужели всё ещё Ульяновск? Притянулся к щёлке жалюзи и вижу: в белесой немой рани утра аккуратный, в клумбах цветов, причалик с небольшим вокзальным зданием, на здании крупными лепными буквами значится: «Сенгилей». Вдоль клумб сидят рядком несколько бабок в телогрейках или пальто, в тёплых платках, с вёдрами разносортных яблок – ждут, будет ли торговля от этого уж больно раннего парохода. Неужто пассажиры не знают самого яблочного места на Волге – где ещё такое: ведро за бесценок, почти что даром, и какие яблоки! – нет же, спят! Понятно дело, сейчас самый сладкий сон, да ведь яблоки-то – сенгилеевские! Правда что непутёвый какой-то, этот раненький! И всё же терпеливо ждут, косятся на нас, переговариваются, – видать, уж в привычку им это выходить каждое утро к «самому первому»: авось повезёт, и продадут ведёрко-другое, не все же сони… Вот как раз выбежал к ним первый помкапитана с рюкзаком – пожалуйста, родимый, выбирай, какие приглянутся, все красивые, все сладкие! Режут наперебой ножичком