пару вахтенных, остальные на берегу ночевали перед завтрашним взлетом.
А вот лескаты, лескаты… горе-то какое, все четыре тварюшки в трюме погибают! На рейде не положено лескатов в трюмах держать, но на рассвете «Облачный конь» должен был встать под погрузку, а потом – сразу в небо. Вот капитан Джанстен и велел с вечера забрать животинку из общего загона…
Отчего беда-то стряслась? Ведь леташи больше погибели своих душ боятся огня на борту. На летучих судах нет даже камбуза. Небоходы знают, что может натворить искра, угодившая в смесь водорода и кислорода. Вон как рванул гремучий газ, скопившийся меж палуб «Облачного коня»!
Неужели вахтенные посмели раскурить на борту трубки?
В это не верил никто из тех, кто столпился в порту. Из уст в уста (шепотом, только шепотом, ни разу вслух!) летело: «Эдон Манвел!.. Больше некому… Капитан Джанстен не захотел, чтобы «Облачный конь» вошел в эскадрилью эдона Манвела – и теперь «Облачный конь» горит…»
Но эти перешептывания были невесомы, как пена на гребнях волн, потому что эдон Манвел ду Венчуэрра был не из тех людей, о ком безопасно болтать…
Там, где пристань дразнит море языком волнолома, молодая черноволосая женщина отчаянно рыдала на груди высокого рябого леташа. Она голосила что-то неразборчиво, выла, била мужчину кулаками по широкой груди. А он придерживал ее за плечи и бормотал непослушными губами:
– Погоди, Мара… Успокойся, Мара…
Но глядел мимо женщины – туда, на пляски огненных демонов над кораблем.
Мужчина в черно-синей рубахе моряка обернулся к знакомому леташу:
– По кому баба убивается? Разве на борту люди были?
– Она – пастушка, – мрачно ответил леташ.
– А-а, – понимающе кивнул моряк и, сняв с пояса флягу, протянул женщине. – Глотни, авось полегчает!
Хотя он был моряком и доверялся только волнам и ветру, но все же знал: пастушка сейчас чувствовала боль и отчаяние четырех погибающих тварей. Вместе с ними заживо горела.
Женщина взяла флягу, глянула на нее непонимающе. Затем взгляд пастушки прояснился, она жадно припала к горлышку, сделала несколько больших глотков и, оглушенная крепчайшим «зубодером», вновь припала к плечу своего рябого спутника – уже молча…
А на волноломе сидел невысокий, щуплый старик. Обхватив руками седую голову, до крови закусив губу, он мучительно, безнадежно раскачивался из стороны в сторону, словно заклиная боль. Он был погонщиком обреченных лескатов – и страдал так же, как и пастушка…
Гибель судна завершилась на рассвете. «Облачный конь» повалился на левый борт и осел, как сугроб весной. До пристани донеслось шипение: вода заливала огонь. И клубы пара закрыли от людских глаз агонию уходящего на дно корабля.
2
Там, хватив в таверне сидру, Речь ведет болтливый дед, Что сразить морскую гидру Может черный арбалет.
– После треволнений прошедшего дня капитан Гайдж опустил «Портовую девчонку» на воду юго-западнее небольшого,