заканчивали здесь, в Сретенске, а девятый и десятый – в Ялани, там и жили в интернате. Домой ездили только на выходные и каникулы. Весёлое время было. Теперь и детям-то тут скучно – мало их, и нечем им заняться. Пиво да телевизор, вся и радость. Идёт, бедный, малолеток, малолетка ли, в руках соска – баллон пластиковый в два с половиной литра; глаза чумные. Смотришь на них, и сердце щемит. Им привычно. Даже и не подозревают, если им кто-то не рассказывал, что всё иначе раньше было здесь. Не голосят: «В Москву, в Москву!» Предел мечтаний – Елисейск. Исленьск – заоблачное счастье.
Оба – и брат, и сестра, – несмотря на утреннюю прохладу, простоволосые. Как и почти все здесь дети – белобрысые. В зелёных, великоватых им, резиновых сапогах. В одинаковых болоньевых куртках, пунцового цвета. У Вовы в руке грязный и мятый политиленовый, тяжёлый с виду, пакет, на котором изображена примадонна, Алла Борисовна Пугачёва, изрядно облупившаяся, но пока ещё узнаваемая – по причёске, и по строчке: «Женщина, которая поёт…» – одна такая.
Сестра, придерживаясь не за руку брата и не за полу или рукав его куртки, а за пакет, вцепившись крепко в него пальцами, негромко хнычет; текут слёзы по её красным, как спелые ранетки, щекам обильно – не вытирает.
Вова не плачет; он по-взрослому серьёзен – брови белёсые нахмурил, или, по-нашему, насупился.
Издали ещё здороваются:
– Здрасте, дядя Ваня.
– Здрасте, – отвечаю. – Куда путь держите? – интересуюсь.
– Кошка сдохла, – говорит Вова. – Закапывать. – И не сдохла, а уснула, – поправляет его Галя. – Да какая тебе разница, – говорит ей брат. – Окочурилась, дак чё уж!
Пуще Галя плакать принимается, цепляясь крепче за пакет.
– Вредный, нарочно дразнит… Во-о-овачка, – говорит, всхлипывая и заикаясь.
– И не нарочно. И не вредный.
– Ещё какой!
– Ага. А я-то чё могу поделать? Был бы я Божанька, дак оживил.
– Не оживил бы!
– Оживил!
– Не оживил, не оживил бы!
– И чё с ней, с чиканутой, будешь делать! – махнув свободной рукой, говорит Вова. – Перед людьми бы не позорила.
– Я не позорю! Это ты… И ты сломал мою заколку!
– Я не нарочно!
– Нет, нарочно.
– Я только взял – она сломалась.
– Нет, ты вертел её в руках.
– Не сочиняла бы уж, вруша.
– Сам вруша.
– Ты!
– Нет, ты, противный!
– Хоронить где собираетесь? – спрашиваю.
– Мамка отправила нас в ельник… вон, на угоре, – отвечает Вова.
– А чем закапывать-то будете?
– А есть лопатка… тут, в пакете же.
– Ну, далеко не заходите, то заблудитесь.
– Мы на виду, а в ельник не пойдём.
– Уж не ходите… Не плачь, – говорю Гале. – Возьмёте нового котёнка.
– Да есть у нас. Её сынишка.
– Ну вот.
– Да мне её, Пятнуху, жалко! Ну как вы все не можете понять?! Это же просто!.. Она в постель ко мне не заберётся больше ночью,