контракта – четыре листа кремовой бумаги с тиснением и водяными знаками – затейники сложили втрое, запечатали в пергаментный конверт, его, в свою очередь, поместили в кожаный футляр – и всю эту красоту вручили нам совершенно задаром. «За красивые глаза!» – как сказал довольный Вадик.
Глаза, видимо, имелись в виду мои – Вадиковы в краткий период нашего пребывания в Берлине красотой не блистали: они постояно были припухшими и красными. В первый же вечер мой напарник в сопровождении не в меру услужливого переводчика-водителя-гида Паши Коха отправился в какой-то ночной клуб, откуда вернулся под утро без Паши, но с дамой, и не выходил из своего номера до вечера. Я в это время потрошила закрома берлинских магазинов, наслаждаясь редким удовольствием – одиночным шопингом. Обычно мне приходится делать покупки в компании сынишки, который столь любознателен и непоседлив, что я больше занята своевременным возвращением на полки его покупок, чем выбором своих.
А вечером, когда мой названый брат с его новым приятелем поволжско-немецкого происхождения вновь отправились крепить дружбу и любовь между народами, у меня планировалась своя собственная культурная программа. Она имела некоторое отношение к дружбе, но никакого – к любви, и именно по этой причине я была столь мрачна в туманное и седое утро нашего возвращения на родину.
Второй – и последний – вечер нашего пребывания в столице Германии я провела в обществе мужчины, который в бытность свою мальчиком являлся моим соседом по лестничной площадке и по совместительству первой любовью, столь же светлой, сколь и безответной. По последнему пункту у меня, естественно, остались к бывшему соседу серьезные претензии. Пять долгих лет я тайно его обожала, а он, видите ли, не изволил этого заметить! Эту обиду я запомнила и даже за давностью лет не могла простить, хотя былые чувства давно улетучились.
Экс-мальчик Саша, которого в связи с изменениями в возрасте, статусе и внешности более подобало почтительно величать Александром Андреевичем, не сразу узнал меня при встрече и не казался смертельно разочарованным моим новым обликом. Это меня воодушевило. Мое воображение, богатое, как все семейство Онассис, без всяких просьб и поощрений приступило к черновой разработке плана окончательного и бесповоротного охмурения ранее неприступного субъекта. Хотя воплощать этот безнравственный сценарий в жизнь я не собиралась, представлять торжество исторической справедливости мне было приятно. Каково же оказалось разочарование, когда на финишной прямой к моему отелю бывший кумир прекратил поступательное движение к победе Добра (в моем лице) над Злом (ясно, в чьем) и, обняв меня не более страстно, чем плюшевого мишку, со словами прощания на устах устремился к свободной машине такси!
– Я очень тяжело переношу рецидив детско-юношеского комплекса неполноценности, – пожаловалась я Вадику, когда он понял, что мое сопливое хрюканье не позволит ему уснуть, слез со своей полки и с подкупающей душевностью спросил: