там? Я это прочел нынче в «Figaro».
Она делает нетерпеливый жест. «Никуда не скроешься!» – говорит ее брезгливая гримаса.
– Ты в первый раз видела так близко мертвеца?
– Я видела мертвого Яна.
– A!
Он бросает журнал на стол и придвигается к кушетке.
Маня лежит в профиль к нему. Ресницы подняты. Она глядит вверх.
– Будь Ян жив, Маня, он первый осудил бы этого безумца. Он всегда был против террора. Слишком ценил он жизнь, чтобы сеять смерть. Смерть ненужную и жестокую… Разве тебе не жаль этого газетчика?
– Я об этом не думала. Его все жалеют и без меня. А кто пожалеет «безумца»?
– Надеюсь, это не террор тебя привлекает? Трагизм обстановки! За своим настроением ты не видишь жизни, чужой жизни. Ты верна себе, – добавляет он мгновение спустя, не дождавшись ответа. И в голосе его чуть заметна горечь.
– Я не могу нынче танцевать, Марк, – вдруг слабо и жалобно говорит Маня. – Моя душа пуста.
Он встает, изумленный. Но она вдруг оборачивается к нему, садится на кушетку. Потом быстро спускает ноги и говорит, прижимая руки к груди знакомым ему жестом:
– Не спорь со мной! Не возражай! Не говори общих мест, что надо взять себя в руки, что контракт, публика. Все это не имеет для меня ни малейшей цены. Для истинного художника не существует контракта. Нельзя ни купить, ни оплатить, ни закрепостить его настроения, его фантазии. Марк, я нарушаю контракт. Я ни одного раза больше не выступлю в Париже.
– Полно, Маня! Это истерия. Ты расстроилась. Ты больна. Через неделю это пройдет. Я сделаю анонс завтра во всех газетах. Нельзя так поддаваться настроениям!
Она встает, кидается ему на грудь и прижимается к нему, как бы ища спасения от чего-то жуткого…
– О, молчи! О, помолчи, Марк… Прислушайся к тому, что я переживаю. Будь чутким… каким ты был раньше.
Он гладит ее по голове.
– Что случилось, Манечка?
Не переставая его обнимать, она откидывает голову. И он видит в глазах ее ужас.
– Не знаю, Марк. Но что-то новое вошло в мою жизнь за эти сутки. Что-то страшное. Умирает то, что жило и смеялось вчера. Лохмотьями кажется все, что еще утром казалось прекрасным. Я боюсь, Марк, что я опять потеряла себя.
Он садится рядом с нею, на кушетку. Ее голова лежит на его груди. О, бесконечно дорогая головка!
– Если ты прежний Марк и чувство твое не изменилось, не спрашивай меня сейчас! Я все скажу потом… Но устрой так, чтоб я не выступала здесь ни разу. Что надо для этого? Отдай мои бриллианты, меха, кружева, обстановку.
– Перестань! Это все вздор!
– Я знаю, что надо что-то платить, какую-то неустойку…
– Все будет сделано. Не беспокойся.
– О, Марк… Друг мой! Как мне ле… легко… те… перь…
Упав лицом в подушки, она рыдает.
Он стоит молча, взволнованный. Он так давно не видел ее слез. С Венеции. Ему казалось, что целая жизнь прошла за эти два года и что новая Маня разучилась плакать. Он