Ах, почем я знаю? – Она провела рукой по лицу, улыбаясь, как во сне. – Я никогда не помню потом…
– Неужели импровизация? – Свое? – Да, знаете ли, сударыня? Ведь у вас удивительный талант! – изрек «благородный отец».
Катерину Федоровну окружили. Мужчины целовали эти «золотые ручки», в которых «целый капитал», как выразился «резонер».
– Грех, сударыня, зарывать в землю такой недюжинный талант! – искренно говорил «благородный отец», вытирая платком вспотевшую лысину. – Чем по урокам трепаться, концерты давали бы… Это искра Божия! её надо беречь…
– А семью кормить кто стал бы за меня? – оборвала его Катерина Федоровна. – У меня мать безногая, да сестренка росла…
Все оглянулись на Соню. Она пошатнулась, словно её ударили в грудь. Ей показалось, что все глядят на неё с укором.
– Полно вам! Рисковать, выбирая карьеру артиста, можно тому, кто одинок. Мало ли из нас, консерваторок, мечтали мир удивить? А вернулись к тем же урокам…
Она никогда не говорила о себе так много, так откровенно. У неё что-то дрожало в груди.
– А теперь, когда сестра на ногах? – спросила Засецкая.
Катерина Федоровна махнула рукой:
– Ну, знаете… мечты только юности зеленой простительны… А я свою молодость на мостовой Москвы проглядела, по урокам таскаясь. У меня и тогда, кажется, мечтаний не было… Теперь и подавно…
«Нет! – чуть не крикнула Соня. – Я все знаю! И тогда были мечты, и теперь они у тебя есть… Все поняла…» Но она молчала, стиснув захолодевшие руки.
– Поздно?.. Полноте! Да сколько вам лет? – горячо крикнул «благородный отец», любуясь ярким румянцем и сверкающими глазами Катерины Федоровны.
Она нервно рассмеялась.
– Тридцать скоро… Все позади!.. Все!.. «А впрочем… было ли что?» – вдруг мелькнула мысль и словно ожгла ее. О, сколько горечи было в ней!..
Ока побледнела и сурово сдвинула брови.
– Домой пора, Соня! – резко сказала она, отыскав сестру глазами.
Соня стояла вдали, совсем одна, с жалким лицом.
Но Катерину Федоровну домой не пустили. Как триумфатора, её повели вниз, к свежему самовару. Теперь только её не заставили хозяйничать. Ей подали первую чашку, предложили закусок, закидали расспросами. её словно видели в первый раз. В этом кружке умели ценить таланты.
Один только Тобольцев молчал. Он ни о чем не спросил Катерину Федоровну, но он шел за нею, как тень, не сводя с неё покорного взгляда, непривычно задумчивый. И это молчание его было для неё дороже всех оваций… Весь вечер она хохотала нервно и звонко, часто без повода, не умея подавить своего возбуждения. Соня была, напротив, как в воду опущенная.
Чернов по-своему понял это настроение.
– Вы завидуете таланту сестры? – спросил он её интимным тоном, каким всегда говорил с женщинами.
Она подняла на него большие, грустные глаза: «О нет!.. Пожалуйста, не спрашивайте… Я вам ничего не скажу…»
– Как угодно, – процедил Чернов,