я. – Пусть хотя бы пятьдесят.
– Конечно, – откликается Майк с кривой усмешкой. – Насрать, пусть будет пятьдесят.
Проклятье, Майк Мэдден мной играет.
– А что, если я твое предложение отвергну?
– Сам знаешь что.
– Скажи мне. Выкладывай, тут никаких подвохов, а?
Майк вылизывает складки ладони, и я впервые замечаю, что этот человек горюет вполне искренне, на свой извращенный лад. Когда некоторые типы впадают в тоску, им нипочем не полегчает, пока они не увидят, что кому-то даже хуже, чем им.
– Если ты не сделаешь этого для меня, то я уж тебе кое-что сделаю, или этой вольтанутой Софии, что ты пригрел под крылышком, а может, этому твоему напарнику. Не знаю. Что-нибудь. Сейчас я об этом толком подумать не могу, но это будет что-то жестокое, абсолютно несоразмерное тому, что ты задолжал. Вернее этого только облигации на предъявителя. – Зрачки Майка сужаются в булавочные проколы. – Так что стереги эти облигации, будто от них зависит твоя жизнь.
Как и есть на самом деле.
Говорить ему это не обязательно, я и сам могу додумать.
Глава 2
Мой день только что невероятно осложнился, и я не могу избавиться от ощущения, что в изрядной степени благодаря чаше яда дружбы с доктором Зебулоном Кронски. Но моему языку придется взвалить часть ответственности и на себя. Всякий раз, когда мне приходится сталкиваться с Майком лицом к лицу, я обнаруживаю, что не могу не огрызаться и не глумиться. Когда я слишком на взводе, мой язык вроде как начинает действовать независимо от сознания, съеживающегося, как кусок вырезки на раскаленном камне. Саймон Мориарти, мой бывший мозгоправ, прокомментировал эту тенденцию во время одного из наших сеансов, когда я претендовал на юмор, чтобы приукрасить собственный боевой посттравматический синдром.
– У тебя две проблемы, сержант Макэвой, – сказал он мне, пока я стоял у окна, озирая плац.
– Всего две? – помнится, сказал я. – Наконец-то мы стронулись с мертвой точки.
– Ты наблюдаешь одну из своих проблем прямо сейчас. Сплошной треп. Словесный понос.
– Словесный понос? Обосраться, – произносит мой язык.
Саймон хлопнул в ладоши.
– Ну вот, опять. Профессиональным языком говоря, эта навязчивая реакция называется отрицанием. Ты используешь ее как механизм адаптации.
– Отрицание… Слово слишком сложное для ничтожного сержанта, доктор.
– Время от времени ты бываешь отчасти занятен, но как раз сейчас ты попусту тратишь собственное время.
Я смягчился:
– Лады, Саймон. Поведайте же мне.
– Отрицание – классический оборонительный механизм. Он защищает эго от вещей, совладать с которыми индивидуум не способен. Так что пациент, по существу, отказывается поверить, что переживает стресс, и могу вообразить, что ты сыплешь остротами в любой стрессовой ситуации, даже не сознавая этого. И чем опаснее ситуация, тем больше ты ерничаешь.
Я поразмыслил над этим. Несомненно, я вправду частенько