как те неподвижные тени у плетня. Мертвая. Кукла, которой позабавились навьи, сломали и выбросили за ненадобностью.
Только теперь кто-то завел эту куклу снова.
Званка была облачена в белый погребальный наряд – длинную, до пола льняную рубаху. Ткань, уже подернутая тлением, по краям темнела и рассыпалась. Косы – эти солнечные, пышные косы Званки – лежали на худых плечах, будто мертвые змеи. В них были вплетены бутоны искусственных роз.
Званка шагнула. Ее острые ключицы, выступающие в широкий вырез рубахи, заходили ходуном. До Игната долетел еле слышимый звук ломающегося хвороста.
Покойница шагнула еще. Шаг получился скользящим, неровным. Тело мотнуло в сторону, и Игнат с ужасом увидел, как верхняя часть Званки сместилась вперед с протяжным мокрым хрустом. По ткани погребальной рубахи начали расплываться темные пятна.
«Я сплю, – подумал Игнат. – Сплю и вижу плохой сон».
Он хотел открыть рот, позвать кого-то на помощь, но язык прилип к высохшему нёбу. Мертвая девушка стояла в ногах. Провисшая рубаха лежала на ее груди изломанными складками. Вывернутые из суставов руки свисали, будто усохшие ветки. Потом лицо покойницы стало кривиться и мелко подергиваться. Губы приоткрылись, между ними прорезалась косая щель.
– М-м… – протяжно застонала мертвячка.
На Игната дохнуло смрадом болотной тины и прелой земли. От страха показалось, что он сам омертвел, а душа отделилась и теперь едва крепится к телу на каких-то невидимых тончайших нитях.
– М-м… – снова выдохнула Званка. Черная щель рта округлилась. С посиневших губ выплеснулась густая и темная жижа.
– М-м… м-мер… тва…
Ее рот был забит землей и грязью. Слова давались с трудом, но Игнат уже понял, что хотела сказать ему Званка.
«Мертвая» – вот что силилась произнести она.
От мучительных усилий губы покойницы исказились, и рот стал похож на округлую дыру колодца.
– В… в-во… – с новым выдохом на покрывало упало что-то извивающееся, белое.
«Черви», – понял Игнат, и желудок спазматически сжался.
Тем временем Званка мелко задрожала, послышались сухие щелчки крошащихся костей. Верхняя сломанная часть стала крениться, соскальзывать с гниющего остова, как соскальзывает подтаявший снежный шар с фигуры снеговика. Вот тогда Игнат нашел в себе силы и закричал.
Он кричал долго, надрывно, срывая и без того сорванное болезнью горло. Кричал на одной ноте и извивался на постели, чувствуя прикосновение окостенелых рук.
– Ну, тихо, тихо, тихо! – голос был мужским, басовитым, знакомым.
– На вот, Игнасик. Выпей, сынок, – другой голос прозвучал ближе, реальнее.
Игнат заморгал, мокрой ладонью вытер лицо раз, другой. Комната выступила из липкого тумана, приобрела очертания. И не было больше шатающейся фигуры мертвой Званки, а были только встревоженные лица дяди Касьяна и соседки Рады. И еще одно – незнакомое лицо молодой женщины. Она ловко выдернула из-под руки Игната градусник, проверила температуру.
– Гораздо