противна ему в высшей степени. Я его вполне понимаю. Деликатная, тонкая натура поэта должна возмущаться той грубостью, которая царит в низших слоях общества.
– Да, да, таково мнение Гвидо Гельмара. Но я не разделяю его взгляда. Я редко встречал грубость среди народа. Крестьяне, конечно, не так воспитаны, как мы, но у них здоровое, разумное понимание жизни, и мы многому могли бы у них поучиться.
– Вы прекрасно научились, как нужно говорить с деревенскими красавицами, – резко заметила Эвелина. – Я слышала вашу беседу с Гундель и не могу сказать, чтобы она привела меня в восторг. Впрочем, вкусы различны.
– Я, конечно, не могу вести с Гундель салонный разговор, и если вообще желаю беседовать с ней, то должен прибегать к тому способу выражения, к которому она привыкла, – возразил Генрих, снимая шляпу и проводя рукой по своим волосам.
Эвелина, следя взглядом за движением его руки, спросила:
– А вы уже не носите больше повязки? Разве ваша рана уже зажила?
– О, это был такой пустяк, о котором не стоит и говорить! Маленькая царапина, которая, однако, мешала мне писать, но благодаря ней я получил отпуск и мог сопровождать отца в его путешествии к вам. Если бы не больная рука, я вряд ли освободился бы от своих цепей!
– Цепей? – удивленно переспросила Эвелина – Неужели вы под этим словом подразумеваете свою службу? Многие были бы счастливы, если бы могли в ваши годы занимать такое место в министерстве. Всякий позавидует вам. Далеко не у каждого есть такой отец, который может обеспечить своему сыну блестящую карьеру!
Эвелина снова говорила со своим родственником ненавистным для него наставническим тоном; Генрих всегда с трудом переносил его, на этот же раз он совершенно вывел молодого человека из себя.
– Вы верите, что я сделаю блестящую карьеру! – насмешливо спросил он. – А я в этом совершенно не уверен. Мой отец ежедневно повторяет мне, что из меня ровно ничего не выйдет, и я вполне согласен с ним. Я непригоден к бессмысленной канцелярской работе.
– Если вы серьезную, ответственную работу находите бессмысленной, то далеко не пойдете! – холодно заметила Эвелина.
– Серьезная, ответственная! – смеясь, повторил Генрих. – Мы, маленькие молодые чиновники, находимся очень далеко от серьезной работы; последняя сосредоточена в руках власть имущих, нам же приходится ограничиваться очень скромной ролью. Мы – простые писцы, пригвожденные к своим письменным столам. Это такая скука, что ее не выразишь словами. Вы не можете себе представить, как утомляет и убивает душу эта однообразная механическая работа, повторяющаяся изо дня в день все в том же педантичном порядке. Сиди и пиши, что прикажут, не смея ни в чем проявить собственную инициативу. Меня так и тянет оттуда на свежий воздух.
– Тогда вы обычно садитесь на лошадь и скачете без оглядки, пока не случится несчастье. Ведь ваша рана – результат такой скачки, по крайней мере, все так думают!
– А вы подозреваете что-то другое? – живо спросил Генрих.
– Да. Я слышала, что месяц тому назад