Поэтому он торопился продолжать:
– Я был очень старателен эти два года, чрезвычайно старателен. Мой профессор подтвердит тебе это, отец; он находит, что теперь я могу работать уже самостоятельно. На прощание он сказал мне: «Вашему батюшке наверное будет очень приятно, когда он увидит ваши произведения, вы только сошлитесь на меня!».
Ганс выложил все это очень бегло, речь текла словно мед с его уст. Однако это ему не помогло, профессор понял наконец, что Ганс совершенно серьезно «позволил себе несколько изменить свои занятия». И вот бомба взорвалась!
– И ты осмеливаешься говорить мне все это? Ты решился тайно за моей спиной разыграть подобную комедию, пойти наперекор моему запрещению, насмеяться над моей волей и теперь воображаешь, что я склонюсь перед так называемым «совершившимся фактом» и скажу «да» и «аминь»? Ну, так ты жестоко ошибаешься!
Ганс опустил голову и состроил крайне подавленную физиономию.
– Не будь так суров, отец! – произнес он. – Ведь искусство, это – мой идеал, поэзия и цель моей жизни, и если бы ты знал, какие угрызения совести терзали меня из-за моего ослушания!
– По тебе видны все твои угрызения совести! – крикнул профессор, все более и более свирепея. – «Идеал»! «Поэзия»! Вот она опять, эта проклятая история! Боевые словечки, которыми думают прикрыть все глупости, когда-либо совершенные людьми! Только не воображай, пожалуйста, что со мной пройдет подобное идиотство! Какой бы чепухой ты ни занимался там, теперь ты вернешься домой, а уж я возьмусь за тебя! Прежде всего ты сдашь докторский экзамен, слышишь ты? Я приказываю тебе это!
– Да ведь я ровно ничему не учился! – объявил Ганс с торжеством. – Во время лекций я рисовал портреты или карикатуры на профессоров – смотря по настроению, ну, а вся ученость, которой ты меня начинял прежде, выветрилась из меня. Поэтому я не в состоянии написать и трех страниц диссертации, а ты ведь не пошлешь меня сызнова в университет!
– Да ты просто хвастаешься своим невежеством! – пронзительно закричал профессор. – А неслыханный обман по отношению ко мне тебе, наверное, представляется геройским подвигом?
– Нет, просто – необходимой самозащитой, к которой я обратился, когда иссякли все прочие средства. Как просил и умолял я тебя! Увы, все было напрасно, ты не сдавался! Я должен был пожертвовать всем – своим талантом, своей будущностью ради дела, к которому вовсе не гожусь и в котором никогда не смогу создать ничего путного… Ты отказал мне в средствах для художественного образования и рассчитывал этим путем покорить меня. Когда я говорил тебе: «Я хочу стать художником», – ты отвечал мне непреклонным «Нет!». А теперь я говорю тебе: «Я стал художником», – и тут уж тебе придется сказать «Да»!
– Это мы еще посмотрим! – сызнова вскипел Велау. – Я еще посмотрю! Неужели я не могу смирить своего собственного сына? В своем доме я – полный хозяин, я не терплю никакого бунта, и если кто вздумает пойти наперекор моей воле, тому придется оставить мой дом!
Молодой человек побледнел при этой угрозе; он подошел вплотную к отцу, и полный мольбы голос звучал