и поклонился отцу. А мнѣ сказывал дощеника ево кормъщик Григорей Тельной, тутъ былъ.
Зри, не страдал ли Еремѣй ради меня, паче же ради Христа! Внимай, паки на первое возвратимся.
Поехали на войну. Жаль мнѣ стало Еремѣя! Сталъ Владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их, и не бывали на срок. А в тѣ поры Пашков меня к себѣ и на глаза не пускалъ. Во един от дней учредил застѣнок и огонь росклалъ – хочетъ меня пытать. Я, свѣдавъ, ко исходу души и молитвы проговорил, вѣдаю стряпанье ево: послѣ огня тово мало у него живутъ. А самъ жду по себя и, сидя, женѣ плачющей и дѣтям говорю: «Воля Господня да будет! Аще живемъ – Господеви живемъ, аще умираем – Господеви умираемъ»126. А се и бегутъ по меня два палача.
Чюдно! Еремѣй сам-другъ дорошкою едетъ мимо избы моея, и их вскликал и воротилъ.
Пашковъ же, оставя застѣнок, к сыну своему с кручины, яко пьяной, пришелъ. Таже Еремѣй, со отцемъ своим поклоняся, вся подробну росказал: какъ без остатку войско побили у него, и какъ ево увелъ иноземец пустым мѣстом, раненова, от мунгальских людей, и какъ по каменным горам в лесу седмъ дней блудил, не ядше, одну бѣлку сьелъ; и как моимъ образом человѣкъ ему явилъся во снѣ и благословил, и путь указал, в которую сторону итти, он же, вскоча, обрадовалъся и выбрел на путь. Егда отцу разсказывает, а я в то время пришелъ поклонитися им. Пашков же, возведъ очи свои на меня, вздохня, говорит: «Так-то ты дѣлаешь, людей-тѣхъ столько погубил. А Еремѣй мнѣ говоритъ: «Батюшко, поди, государь, домой! Молчи, для Христа!» Я и пошел.
Десеть лѣтъ онъ меня мучил или я ево – не знаю, Богъ розберетъ.
Перемѣна ему пришла127, и мнѣ грамота пришла128: велено ехать на Русь. Онъ поехал, а меня не взял с собою; умышлялъ во умѣ: чаял, меня без него и не вынесет Богъ. А се и сам я убоялся с ним плыть: на поездѣ говорилъ: «Здѣсь-де земля не взяла, на дороге-дѣ вода у меня приберет». Среди моря бы велѣлъ с судна пехнуть, а сказал бы, бытто сам ввалился; того ради и сам я с ним не порадѣлъ.
Онъ в дощениках поплыл с людми и с ружьемъ, а я – мѣсяцъ спустя послѣ ево, набрав старых, и раненых, и больных, кои там негодны, человѣкъ з десяток, да я с семьею, семнатцеть человѣкъ. В лотку сѣдше, уповая на Христа и крестъ поставя на носу, поехали, ничево не боясь. А во иную-су пору и боялись, человѣцы бо есмы, да гдѣ жо стало дѣтца, однако смѣрть! Бывало то и на Павла апостола, сам о себѣсвидѣтельствуетсице: «Внутрь убо – страх, а внѣ убо – боязнь»129; а в ыном мѣсте: «Уже бо-де не надѣяхомся и живи быти, но Господь избавил мя есть и избавляетъ»130. Так то и наша бѣдность: аще не Господь помогал бы, вмалѣ вселися бы во ад душа моя131. И Давыдъ глаголетъ, яко «аще не бы Господь в нас, внегда востати человѣком на ны, убо живы пожерли быша нас»132. Но Господь всяко избавил мя есть и донынѣ избавляет. Мотаюсь, яко плевелъ посредѣ пшеницы, посредѣ добрых людей, а инъде-су посредѣ волковъ, яко овечка, или посрѣдѣ псовъ, яко заяцъ; всяко перебиваесся о Христѣ Исусѣ. Но грызутся еретики, что собаки, а без Божьи воли проглотить не могутъ. Да воля Господня, что Богъ даст, то и будет,