столь многих женщин… Всяких: и плохих и хороших… в общем, разных.
Все это время, что мы с ней были знакомы, я относился к Валентине как к юной девушке, почти как к ребенку, а ведь она заметно изменилась и стала для многих привлекательна уже по-женски.
«Постой! – сказал я сам себе. – Что-то с тобой не в порядке, Савва, почему ты так много думаешь обо всем об этом?.. Что тебе до нее, до этой девчонки?».
И все же… все же… Я почему-то был уверен, что она еще чиста и невинна, и, может, именно поэтому-то меня, как я подсознательно понимал, к ней и тянуло.
«Да, возможно, она чиста и невинна. Пожалуй, даже наверняка. Но я-то тут при чем, черт меня подери!» – останавливал я сам себя. И тут я все сам про себя понял. Я понял, что попросту боюсь близости с ней, если бы она и случилась, боюсь разрушить те прекрасные отношения, что сложились между нами. Тогда кто же я по отношению к ней? Альтруист, ожидающий, что придет другой, какой-нибудь решительный юноша, который завоюет ее сердце, а затем уложит в постель? Но если это сделаю я, то между нами уже не будет таких же отношений как прежде – чистых и доверительных, а начнется близость, секс, потом, естественно, возникнут проблемы, претензии, выяснение отношений, после чего последует неизбежное расставание. Не жениться же мне на ней, старому дуралею, в самом деле, ведь между нами десять лет разницы в возрасте – целая пропасть!
Кондрат по-прежнему один развлекал девушек, периодически подливая в их бокалы шампанское, беспрестанно выдавал на-гора все последние анекдоты и местные приколы, не переставая при этом бросать на меня мимолетные взгляды, становившиеся раз от раза все более суровыми. Наконец его терпение иссякло, и он состроил мне так называемую «морду лопатой» – у него эти рожицы получались достаточно выразительно. Тогда я схватил Валюшу за руку, сказал Кондрату, что скоро вернусь, попросил его закрыть за нами дверь, и мы вышли на улицу.
Когда мы подходили к ее дому, Валентина, взявшись руками за отвороты моей куртки, притянула меня к себе, встала на цыпочки, поцеловала в губы и сказала:
– Я знаю, что ты никому не разрешаешь целовать себя… А мне можно, слышишь! – Она воскликнула это с некоторой агрессивностью, словно я ей противоречил, но уже через секунду мягко улыбнулась. – А теперь иди, тебя там ждут… твои друзья.
И она убежала в дом.
Я, немного ошарашенный ее словами, и, в особенности действиями, пошел прочь и, только сделав с десяток шагов, вспомнил, что мне, собственно, нужно было идти в другую сторону, и повернул к ресторану.
Дорогой я вспоминал рассказы Валентины о себе и о родителях, которые имея большой дом и хозяйство, могли достойно содержать единственную дочь, посылая ей деньги на съем комнаты и на житье-бытье. Поэтому Валентина, не желая жить в общежитии, сняла комнату и взяла к себе в компаньонки подругу – не из-за денег, а просто из боязни быть одной. А на оставшиеся деньги,