языке Кроммера, и он насторожился, как боевой конь при трубном звуке.
– О, – промолвил он, – немец!
– Немец-то я не немец, а говорить по-твоему умею. Каков ты, собственно говоря, из себя приятель? Покажись-ка.
И горбун потащил немца к окну, куда столпились и все остальные. Мало-помалу глаза Кроммера привыкли к темноте, и он мог отчетливо различать фигуры, а у некоторых даже черты лица. Писарь имел бледное, безбородое лицо с хитрым выражением и маленькими лукавыми глазками; он постоянно держал руки в карманах и перебирал там какие-то невидимые предметы.
– Есть у тебя деньги, дружище? – спросил он немца.
Кроммер невольно поднял вверх крепко связанные веревкой руки, как бы желая защитить свое достояние.
– Нет-ли у вас карманного ножа, сударь? – спросил он нерешительно. – Веревки причиняют мне нестерпимую боль.
Горбун захохотал. «Вы?» повторял он, «Вы?» Нет, приятель, здесь мы все на ты. Раскошеливайся-ка лучше.
– Но я не могу пошевелить пальцем.
Горбун поискал глазами в толпе. – Волк! – сказал он по-английски. – Пойди-ка сюда; тут есть тебе работа.
Из кучки выделилась длинная, тощая фигура, с темными, ввалившимися глазами и черными волосами.
Из-за полуоткрытых губ виднелись белые блестящие зубы, он щелкал ими, как голодный.
– Волку пожива? – сказал он самым низким тоном своего богатого звуками голоса.
– Грызи, грызи! – кричали зараз десять голосов. – Поточи свои зубы. Кусь, кусь!
Все они хохотали. Тот, кого называли волком, взял руки немца в свои, поднял их и начал грызть конопляную пряжу. Он перегрызал, перетирал, перемалывал зубами нитку за ниткой до тех пор, пока, наконец, веревка истончилась так, что, дернув, ее удалось перервать пополам.
– Еще одна, – сказал Волк, весело похлопывая разгрызенной веревкой, – девяносто восьмая.
– Большое тебе спасибо, добрый друг, – простонал Кроммер, вертя во все стороны онемевшие, затёкшие руки.
– Ты занимаешься грызением из любви к искусству?
Писарь перевел вопрос, а затем и ответ. – Они напрасно стараются, – проворчал Волк.
Ответ звучал несколько таинственно, и горбун нашел нужным дать некоторые пояснения. – Полицейские всегда приводят арестантов с связанными руками, – сказал он, – и хотели бы, чтоб они так и оставались, но это не удается, потому что Волк перегрызает веревки.
– Но ведь через несколько дней они могут опять связать?
– А Волк их опять перегрызет.
– Неужели у него такое сострадательное сердце? – спросил растроганный старик.
Громогласный хохот огласил камеру.
– Ну, нет! – возразил писарь, – он просто ненавидит начальство и делает ему наперекор. Это радует его душу. И вот, если не в меру усердный надзиратель, в виде особого наказания за нарушение тюремных правил, навяжет веревки, то уж Волк наш начинает точить зубы. Тот это знает, и они так из года в год воюют, не уступая друг другу ни на волос. Однажды чиновник попробовал надеть на одного