отдаётся во власть всё одной и той же каурой дьяволице. Не уловила она и разницы между ямами: тёмные, крытые соломой длинные избы, заставленные санями, замусоренные сеном дворы, обустроенные конюшнями и сенниками, овечьи кошары, и всюду одуряющий запах лошадей и грязной, сырой овчины. Что делалось внутри постоялых изб, как они были обустроены, она не помнила, потому что едва ли не с порога проваливалась в сон. В одной лишь успела увидеть, как хозяйка моет огромный, вмазанный в печь котёл. Вычерпала ковшом на длиннющей ручке остатки похлёбки, потом взяла стоящий в углу, в куче мусора, голик и принялась им в котле шаркать. Плеснула из чугуна немного воды, и только Анна подумала, как же хозяйка будет эту воду выливать, а она уже согнулась над котлом, опустила в него голову в белом, повязанном до бровей платке. Скрылись в котле и её широкие плечи под зелёной бархатной безрукавкой, а вот уже только крупный зад висит над ним, задралась широкая юбка, обнаружились малиновые шаровары – татарка! Татарка и совсем молодая! А на стене в красном углу образа, и лампадка под ними…
Татарка всё втягивалась и втягивалась в котёл, стояла на цыпочках, едва касаясь белыми шерстяными носками крашенного охрой деревянного пола, – вот-вот нырнёт в посудину. Но нет, наконец, разогнулась и принялась отжимать над поганым ведром тряпку. Потекла с неё мутная густая жижа с ошметками капусты и перепревшей моркови. Еще раз бы сполоснуть котёл, но татарка залила в него несколько ушатов свежей воды, покидала мясо, капусту, калегу.
«Господи, что же она наделала? – удивлялась про себя Анна. – Для людей ведь, не для скотины стряпает, а котёл оставила грязным. А как же у нас в поварне моют котлы? Или там нет их?»
– Поварёнка в котёл сажают, – объяснила мамка, – и он выскребает всё нутро до блеска.
Анна вдруг увидела, как мамка подсаживает поварёнка в заполненный похлёбкой котёл. Поварёнок упирается, сучит ногами в красных сапожках. Да это суженый!
– Суженый, утонешь! – хотела крикнуть Анна, но голос почему-то пропал.
– Анна, Анночка, не спи, – тормошил её Юрий, – сейчас похлёбка поспеет.
– Я не сплю, – отозвалась Анна и стремительно унеслась куда-то в тёмную пустоту. Не было ничего вокруг, не было никого вокруг, её тоже не было. Не было никогда. И внезапно из пустоты, из небытия возникла какая-то точка, стала расти, клубиться, извиваться. Стала шипеть!
– Змея! – Анна спрыгнула с рундука, на который примостилась, отскочила к печке и споткнулась о поганое ведро. Оно повалилось, по солнечно-жёлтому полу растеклись помои.
– Бар, бар! – закричала татарка и бросилась к рундуку, прямо по жирной луже в своих белых носках. Из-за стола с куском баранины выскочил Юрий.
– Бар, бар! – татарка сорвала с рундука крышку – белыми змеями поднялись над ним шеи трёх гусынь, зашипели в лад, чуть приоткрыв бледные по-зимнему клювы.
«На яйцах сидят», – догадалась Анна и, моментально успокоившись, с удивлением заметила, как чисто в этой татарской избе и всё окрашено