их услуги и только. Теперь же он остановил их общую с Кассандрой руку, уже готовую обрушиться на голову одной из девчонок.
– Постой! – одернул он царевну, – выслушай ее сначала. Или они вот так часто врываются в твою спальню без спроса?
– И действительно, – остановилась в недоумении царственная троянка; она повелительно вскричала общими устами, – отвечай, презренная – как смела ты прервать мой сон, такой сладкий и прекрасный, благодаря…
– Да, – перехватил нить перекрестного допроса Кошкин, который предпочел не оставлять даже эфемерного следа в троянской реальности – в виде собственного имени, – можешь ли ты назвать хоть одну причину, которая оставит тебя без наказания?
Несчастная прислужница рухнула на колени, а потом и ниже – распростершись на полу перед гордо задравшим голову Кошкиным. Историк устыдился, но бросаться к ней, чтобы поднять ее на ноги, не стал.
– Хотя ножки, – оценил он стройные конечности, которые задравшаяся при броске одежка обнажила почти до…, – а трусов-то эти красотки не носят!
– Царь Трои! – возопила несчастная, не смея поднять на госпожу (и господина, не отрывавшего сейчас глаз от ее ног), – великий Приам требует к себе любимую дочь!
– Любимую, – чуть не подавилась Кассандра, – это с каких это пор я стала любимицей царя Илиона?
– Со вчерашнего дня, о, Кассандра, – уже почти спокойным голосом ответила рабыня, провокационно проведя ладонью по собственному бедру, – он так и сказал посланцу, который смиренно ждет тебя у ворот дворца.
– Ну что ж, – протянула царевна, явно не торопясь, – несите амфоры для омовения.
Вчерашняя процедура повторилась практически один в один. Разве что – заметил Николаич – пророчица намеренно тянула время, подставляя под послушные и шаловливые ручки невольниц поочередно самые лакомые части собственного тела. Если она этим хотела довести своего «сожителя» до исступления, то надо признать – это ей удалось… почти. В самые критические моменты Виктор Николаевич вспоминал незабвенную Валентину Степановну, и успешно отбивал атаки сразу нескольких пар женских ладошек; заодно он поторапливал Кассандру. Он удивлялся ее выдержке – знал прекрасно, что Кассандра сгорает от любопытства, пожалуй, и посильнее его, но держит марку; тянет время, совершенно не опасаясь гнева отца.
– Хотя, – сообразил он, наконец, – наверное, так у них принято. Чем выше чин, тем больше гонору и необходимости показать, что шишке на ровном месте глубоко плевать на всех и вся – даже если это сам…
– Ну, так много я себе позволить не могу, – прервала его умозаключения Кассандра, – отцу я ничего доказывать не могу и не хочу. А вот его свите, особенно любимым братишкам и сестренкам – еще как. Вкусно?
Это она спросила, уловив восхищение Николаича, который запихал в ее рот что-то необычное, но безумно восхитительное. Они уже сидели, точнее, возлежали в пиршественной зале и завтракали; тоже много